Глава 18. Церковь Святой Адельгейды

Дом расположен в старой части предместий — каменный, но сложен по старинке вкривь и вкось. Всего одна комната с очагом. Пока Вормс не разросся, здесь была деревня, а потому имеется двор, огород и сарай, где можно держать кур и коз. Для предместий неплохо. Спрыгнув с седла, я снимаю фрау Шмиц — маленькой женщине трудно самой спуститься с такого высокого коня. Цезарь кружит по двору, всюду сует свой мокрый черный нос.

— У меня не прибрано, — беспокоится хозяйка, отворяя дверь. Ее недавно чинили. И косяки обновили.

— Это даже лучше. Следы будут видны.

Она замирает, едва переступив порог, смотрит на детскую кроватку, явно сработанную из сундука. Шепчет, едва не задыхаясь:

— Спасибо, мессир. Я верила, что вы поможете... — Минна не знает, что делать с руками.

— Не спешите благодарить, фрау Шмиц, я ничего еще не сделал.

— Вы найдете их, — ее убежденности можно только позавидовать, — Вы родились на Йоль, все так говорят, и мои близнецы родились на Йоль — это верный знак.

В доме царят полумрак и холод — очаг уже остыл. Хозяйка торопливо высекает огонь и зажигает масляную лампу, которая не справляется с тоской и безнадежностью опустевшего дома. Лампа в доме одна, да огарки сальных свечей, которые неловко зажигать при благородном госте. Как тут можно шить? Что я и спрашиваю.

— Если много работы, беру детей и сижу у Браунов, — Минна указывает в окно на двухэтажный фахверковый домик, в отличном состоянии и даже богатый по здешним меркам, — Они хорошие люди.

Хозяйка пытается разжечь очаг, я помогаю ей. Огонь и треск дров заметно поправляют дело.

Цезарь врывается в дом, все исследует, замирает перед кроваткой. Скулит и скребет лапой земляной пол, усыпанный соломой. Замечаю несколько кусков рыжей глинистой грязи у детской кроватки, но это мало о чем говорит само по себе, в предместьях таких мест много. А вот и следы... Цезарь тыкается в них мордой. Похоже на модные остроносые пулены, но солома сделала отпечаток нечетким. В других местах ничего подобного нет. Кто-то возник из воздуха примерно в двух шагах от кроватки, забрал детей и исчез?

Моё внимание привлекают рисунки на стене, типичные детские каляки-маляки углем и мелом. В глаза сразу же бросается довольно ровный круг, разделенный крестом на четыре части. В каждой из частей нарисованы непонятные символы. Вроде руны, а вроде и нет. Рисунок свежий, без потертостей.

— Фрау Шмиц, что это? — я указываю пальцем на круг.

— Понятия не имею, — шепчет она, осознав, что подобное невозможно начертить рукой трехлетки.

— Кто к вам приходил в последнюю неделю?

— Брауны, Гериги, — она перечисляет фамилии ещё нескольких соседей. С десяток клиентов. Проходной двор. Дело все больше запутывается.

— Новые клиенты были?

— Нет.

— За старыми ничего странного не замечали?

— Нет.

— Родственники навещают?

— Я сирота... Тетка наведывается. Но последний раз была на Троицин день.

— Мужчина?

— Простите, мессир?

— За вами кто-то ухаживает?

— Нет, мессир. К такому я, знаете ли, не готова. И у меня двое маленьких детей, кому они нужны?

— Минна, раз уж вы обратились ко мне, скажите правду. У вас новый дверной косяк, раньше дом топился по-чёрному, — я указываю на копоть на стенах, — а теперь у вас новая печь с дымоходом и недавно починили крышу.... Вы сами? Или платили мастерам? У вас довольно средств, чтобы заплатить за это всё сразу?

Она смущается.

— Не знаю, как сказать...

— Так и говорите...

— Ульрих Келлер... сын палача. Что-то он сам сделал, за что-то заплатил. Он и до Мартина был, и замуж звал, но я не пошла потому что... он сын палача и будет палачом. Ульрих, хороший парень...

— Снова звал замуж, а вы отказали?

— Откуда вы знаете? Хотя, тут любой поймет. Ульрих мне всегда нравился, но замуж я за него не пойду, а теперь, когда у меня дети и подавно...

— Он станет палачом, а ваши дети детьми палача.

— Не хочу я им такой доли, мессир.

Я подумал, что чувствовал Ульриха Келлер... Это побольнее будет, чем: «Я никогда не стану вашей королевой любви и красоты».

— Но Ульрих у вас все же бывает?

— Как друг, не подумайте чего дурного. В доме нужна мужская рука.

Мне оно без надобности, но вдова Шмиц, вне всякого сомнения, или спит с сыном палача, или очень хочет это делать. Лицо меняется и даже уши розовеют, когда она о нем говорит...

— Кто еще заходил?

— Отец Бенедикт, — добавляет фрау Шмиц, — Напомнил про десятину. Время как раз подошло. Очень извинялся.

Местный священник, Бенедикт Зоммер, заменял нашего капеллана, Штефана Хармса, родного дядю Тристана, когда тот бывал в походах и разъездах. Отец Тристана, ныне покойный Мартин Хармс был придворным менестрелем, церемониймейстером, а заодно помогал брату в школе. Своим образованием я обязан Хармсам и добрейшему отцу Зоммеру, у которого не хватало строгости отчитать ребенка, не то что высечь. Представляю, как тяжело ему напоминать бедной женщине об уплате десятины.

— А ещё Йорг Келлер.

Интересно. Городской палач заходил поговорить о сыне или...

— Кто-то заболел?

— Он вправлял хребет герру Брауну. Я упросила герра Келлера посмотреть зубки Паулины. Один пришлось вырвать.

В Вормсе говорили, что Йорг Келлер вылечил больше людей, чем казнил. Но любви горожан к палаческой династии Келлеров это не прибавило. Вот кому повезло ещё меньше, чем мне. У меня был какой-никакой выбор, у Келлеров его не было изначально. Родившись в семье палача, можешь стать только палачом, на худой конец живодером, уж чего больше душа просит.

— Оставьте меня, — прошу я, осмотревшись немного в доме.

— Как скажете, мессир. Да и коз давно пора подоить.

Цезаря я тоже выставляю вон и закрываю дверь. Пес жалобно скулит.

Метаморфис. Я призываю тварь впервые после Флоренции. Долгое время ничего не происходит, хоть я и знаю, что он давно пробудился. Он вообще плохо спит — ему не лучше, чем мне. Он в ярости и вынашивает планы мести. Мы хорошо научились прятать мысли друг от друга, но с чувствами дело обстоит заметно хуже. Наконец привычная вспышка резкой боли пронизывает всё тело. На меня обрушивается ураган звуков и запахов. Внутренне я готов, что старый ублюдок немедленно вцепится мне в глотку, но он спокоен и язвителен.

Недолго же ты без меня продержался. Зря ты ввязался в это дело. Ни славы, ни денег...

Тебя это не касается. Тут есть магия?

Нет, я понимаю, почему тебе так припекло — как не понять? Из-за мамаш, которые не снесли младенцев на кладбище. Знаешь, твою мамашу я тоже понимаю. У нее хотя бы был выбор жить с тобой или выбросить на помойку, а вот мне деваться некуда.

— Так убирайся, — говорю я вслух, — Не держу. Ты тоже не самая приятная компания.

Пусть хоть изворчится. Я уже вижу то, что недоступно человеческому глазу. Вокруг кроватки-сундука стелятся клочки плотного черного тумана. Ловлю его, пробую на нюх и даже на вкус — он скрипит на зубах углем и пеплом. В этой магии есть что-то знакомое. Подняв голову, я вижу нечто... будто под потолком висит кромешная дыра в мироздании, размером с мою ладонь.

Портал. Так он сюда попал... и ушел отсюда. Руку только смотри не сунь. Оттяпает чего доброго. Через портал без риска может пройти только один. Но к счастью он оставил нам щелку. Очень редкая магия по нынешним временам... я уж думал все ее забыли, только и знают, что восточных демонов призывать. Все эти Повелители мух... фу, гадость. А это... это прекрасно.

Мой палец упирается в рисунок углем на стене.

Гальдрастав.

И что это?

Вязаные руны, чистая магия.

Ты можешь их прочитать?

Обычно руны и пишут для того, чтобы их можно было прочитать, но гальдраставы не всегда. Эти руны можно связать и перевернуть, чтобы скрыть смысл написанного и защитить свое заклинание от других магов.

Так и скажи, что не можешь прочитать.

Почему же не могу? Могу. Вечная жизнь и открытие путей... Но тут вот какая штука, очень уж хитро составлено. Я мог бы что-то стереть или дописать, чтобы разрушить заклинание или направить против составителя. Но он закрутил его так, что любые изменения сработают только на усиление магии. Надо подумать.

Вечная жизнь для кого?

Для творца заклинания. Видишь эту жирную точку и маленький кружок в центре. Это он.

— Кто мог составить такое заклинание? — говорю я вслух, иногда все же забываешь, что собеседник находится где-то внутри. — Выходцы? Не припомню, за ними такого. Соседи? Но они и так долгожители.

Добрые соседи, Старший народ, или Малый народец, — эти существа издревле живут рядом с человеком: домовые, феи, ундины, да много их разных. Опасные среди них тоже встречаются, да и безобидные порой имеют склонность к жестоким развлечениям. Они не любят церкви, многие даже колокольный звон не переносят. Иные из них, редкие гости, наведываются из своего мира, границы с которым размыты, а в местах силы и вовсе исчезают.

А вот, что такое выходцы, я затрудняюсь сказать. Обычно они выглядят людьми, вроде тех старых ведьм, что встретились нам на тракте. С ними всегда что-то не так. Посреди площади откуда-то появляется странно одетый человек. Ты к нему прикасаешься и он распадается в пыль. Это в лучшем случае, потому что с тем же успехом из него могут вырасти гигантские шипы, щупальца или что похуже. Откуда они берутся никто не знает, но происходит это только в Вормсе. В прежние времена говорили, что здесь как-то замысловато переплелись ветви Иггдрасиля, Древа мирового, а ресницы мертвого великана Имира, сомкнуты неплотно. Вот и шляется кто попало из всех девяти миров. Ученые маги твердят об искривлении земной оси. Сюзерен считает, что мир однажды свихнулся и случилось это в Вормсе из-за проклятия Нибелунгов и магии королевы-чародейки Гудрун, пробудившей потусторонние силы, чтобы отомстить братьям за смерть Зигфрида. Церковники настаивают на демонах и Каре Божьей.

Не выходец. Их магия странная и чуждая даже больше, чем восточные демоны. Кто-то из Старшего народа или человек... Что, если речь идет не о вечной жизни для мага в будущем, а о неуязвимости прямо сейчас... Дети были живыми, когда их забрали.

— Это и я вижу. Ни крови, ни следов борьбы.

Подменышей нет. Всяческих плакальщиц исключаем — не их стиль. Ребенок сам уходит с плакальщицей. Вязаные руны, порталы и прочие глупости им ни к чему. Но жемчужина, редкая и дорогая, наводит на мысль о Соседях. За детей заплатили. Заплатили щедрую и справедливую цену.

— Справедливую?

Да. Посмотри вокруг — нищета. Деньги за жемчужину большое подспорье... Кстати, тебе не приходит в голову, что творец заклинания мог закабалить или нанять Соседа?

Мысль интересная. Я даже знаю таких Соседей, но попробуй их поймать и допросить. Как бы не пришлось идти на поклон к Подземному Королю... И тут мне приходит в голову, что ведь, сукин сын, мог украсть детей для какой-то своей надобности. Дьявольщина, опять лезть в катакомбы...

Тварь подбирает с пола игрушку — деревянного зайчика. Режет палец, кровью чертит на зайчике пару рун, что-то бормочет и швыряет игрушку в портал. Ответный звук приходится ждать не так уж и долго. Ударилось как будто о камень.

Это хорошо. Он где-то близко. Может и дети тоже. Идем.

Когда я выхожу из дома, Минна выглядывает из хлева, но неловко отступает, взглянув на моё лицо. Неужели видит, как тварь проглядывает сквозь меня, шевелится под кожей? Цезарь беспокойно тыкается влажным носом мне в руку. Он привык уже к моим странностям, но всегда волнуется после «метаморфиса».

— Цезарь, за мной.

Я снова в седле, плутаю по предместью. Не смотрю по сторонам, только вверх, где поблескивает едва различимая серебряная нить, местами отмеченная моей кровью. Цезарь заливается лаем. Для него весь мир — игра и охота. Возможно, и я недалеко от него ушел — всё ещё надеюсь догнать похитителя.

Нить приводит к приземистой церкви Святой Адельгейды Бургундской с погостом и тянется вверх она будто привязана к колокольне.

Выезжаю на мощеный клаптик земли, именуемый площадью Святой Адельгейды, и грязно ругаюсь, а Цезарь заходится в лае.

— Фу, Цезарь! Сидеть!

Придерживаю коня и сдаю в сторону.

Площадь заполняет процессия из всякого сброда, ворья и попрошаек — потрепанное, пестрое тряпье, рубища, зловоние, сбивающее с ног. Слепые с посохами бредут держась друг за друга, одноногие ковыляют на костылях и деревянных ногах, безногие едут на каталках или ползут на задницах по грязи, убогие и бесноватые корчат рожи, выкрикивают всяческие непотребства, а то и пляшут на ходу. Эту многолюдную аллегорию человеческих грехов и страданий ведут к храму священники, отца Зоммера я среди них не вижу, но есть отец Карлхайнц, настоятель церкви Святого Эгидия или Жиля, покровителя нищих, калек и почему-то кузнецов и изготовителей шпор. Как видно, процессия выдвинулась оттуда, и немудрено — церковь Святого Жиля возвышается как раз над Ямой.

Юный клирик впереди торжественно несет раку со стеклянными оконцами. Внутри можно разглядеть человеческий череп увенчанный короной. Святая Адельгейда, как повсеместно известно, была королевой Бургундии. Следом идут более-менее прилично одетые здоровяки с носилками на плечах. На носилках, в кресле под балдахином из багряного бархата с золотой бахромой, вознесшись над толпой и бренностью мира, восседает Гуго Вальберг по прозвищу Резчик, хоть он ни дня в своей жизни не посвятил отделке дерева или камня и не преуспел на городской скотобойне. Гуго Резчик — король Ямы, король нищих, беспризорников, шлюх, шельм и городского отребья. Вознесся Гуго над бренностью мира не только благодаря заслугам перед обществом, но ещё и потому, что совершенно очевидно, был мертв. Руки и ноги усопшего привязали к креслу, траурными бархатными лентами. Туловище, надежно поддерживалось ремнями, скрытыми под складками богатой одежды. Только голова немного клонится набок, будто в снисходительном кивке.

Носилки окружают протяжно стенающие плакальщицы в черном. За ними следуют родственники покойного и воровские старшины, главари банд. Среди них выделяется массивная фигура мамаши Берты, единственной женщины в этой компании. Добродушная на вид бабуля опекает городских беспризорников. Рядом, уверенно опираясь на холку огромного белого пса, шагает высокий худой человек, в котором очень трудно предположить слепого. Максимилиан Закс тем не менее возглавляет артель слепых и глухо-немых. Место, казалось бы, незавидное, но Закс едва ли не самый влиятельный среди старшин.

В последний путь Резчик отправился со всем необходимым достоинством и почестями.

Опередить погребальную процессию было бы неучтиво, да и безнадежное это дело, но я все же пускаю коня в толпу, пусть расступаются. Подъеду поближе к старшинам, а там как дело пойдет.

Кто-то пытается ругаться и орать: «Куда прешься, ублюдок?!» Но и тут меня все знают. Гнев и раздражение сменяются суеверным страхом, стоит им увидеть моего коня, робея, поднять голову и взглянуть в лицо. Одни кланяются, другие сразу же прячут глаза, стараются смотреть в сторону.

Прошу тварь не высовываться, но он только рычит в ответ.

Надо же, какой великий человек отправился прямиком в пекло, а мы по пьяни и не заметили. Посмотри на них — мыши хоронят кота. Вот оно, человечество — жалкое, смердящее, вороватое и пришибленное. Польза от вас только в виде корма для червей.

Тебе виднее. Тебя-то черви давно сожрали.

Твоя правда... Если б только черви.

В его словах неподдельная боль и горечь. Задуматься об этом я не успеваю:

— Смерть, — кричит мне из толпы, человек со следами от оспы на лице. Время и загар заметно сгладили бугры и рытвины, а вот бельмо никуда не делось.

— От Отченаша слышу, — огрызаюсь.

Быстрая Смерть или просто Смерть самое дурацкое из моих прозвищ. Терпеть не могу. Зато в Яме утвердилось... намертво.

— Ты чего это тут, мессир? — Мартену удалось вырваться из людской гущи и подойти ко мне.

— Помолиться вздумалось. А тут вы на мою голову. Кто его?

— Сам.

— И что такое? Совесть взыграла?

— Да нет, откуда она у него? Своей смертью помер. Сердечный удар.

— Почему сидя? Красоты ради?

— Вальберги с Сицилии родом, — поясняет Мартен, — Там хоронят не по-людски: сидя и в пещерах. Потому и здесь. Такая крипта только в Святой Адельгейде. Отсюда говорят прямой путь к спасению души, а нашему брату это ж как соломки подстелить.

— Попы и рады стараться.

— А попы не люди? Им деньги пахнут?

— И то верно.

Под Святой Адельгейдой находится самая древняя крипта в городе: нижний храм с реликвариями и несколько разветвленных уровней с захоронениями. Откуда взялось это странное сооружение никто не знает. Говорят здесь прятались от преследования римлян первые христиане. Но если по уму, зарываться в землю любили предки Нибелунгов, древние властители этих мест, когда они еще не были людьми. Дети тумана, дети сумерек и мглы, те самые, что создали подземный город под Вормсом и вырубили пещеры под Кэменом. А выбора у них, как говорит тварь, вовсе не было — солнечный свет их убивал. Столетиями древние Нибелунги требовали в благодарность за свои милости, рыжих и золотоволосых юношей и девушек, пока не стали рождаться в подземных чертогах прекрасные девы и витязи, способные безбоязненно выходить на свет.

Солнцелюбивые Нибелунги сидели на троне, но правили те, что скрывались во тьме. И так продолжалось до тех пор, пока в Вормс не явился Зигфрид с проклятым драконьим золотом...

Тварь соврет, дорого не возьмёт, но в эту историю я почему-то верю и уж точно больше, чем в россказни про первых христиан. В былые времена все подземелья были связаны, но сейчас ход из Святой Адельгейды завален костями из крипты. Доводилось как-то полюбоваться ими с той стороны — гора в три моих роста.

Крипта считается местом святым и благодатным, поскольку тела здесь тлеют медленно или вовсе не тлеют — верный признак, что души усопших вознеслись на небеса, а после Страшного Суда восстанут из мертвых без каких-либо затруднений. Святость в меньшей мере, но распространяется на весь погост Святой Адельгейды, а посему бедняков у церкви больше не хоронят, а кладбище расширили.

— И кто теперь правит Ямой?

— Сынок Гуго, Франц Чесотка, до совета старшин. Захария Беспалый, думаю, тоже в игре.

Встретившись взглядом с Беспалым, здоровым рябым детиной, который помогает тащить Резчика в последний путь, я киваю в ответ на приветствие. Пальцы-то у него на месте, а по поводу прозвища ходят самые недвусмысленные слухи. Беспалый одолеет Франца, если дело дойдет до поединка. Но Вальбергу по карману любого головореза нанять, что он и сделает.

Король нищих наконец въезжает через главные ворота в церковный двор и торжественно плывет по людскому морю к месту своего упокоения.

— Ладно, мессир, бывай, пошел я молиться и скорбеть.

Нырнув в ворота за главарями банд и видными представителями воровских цехов, я выворачиваю к дому священника. Выбегает служка принять коня и пфенниг.

— Отец Бенедикт часом не дома?

— Не-а, мессир, — шмыгает носом мальчишка, засовывая монетку подальше, — В церкви он, короля нищих нынче хоронят.

— Да уж я заметил.

Цезаря я отправляю погулять и он немедленно кидается в погоню за большой черной птицей. Курица что ли? Да простит меня местный клир, но за птичником надо получше присматривать.

Резчика уже внесли внутрь, а нищие толкаются во дворе, выстроившись в очередь за хлебом и подаянием. Никому нет дела до меня.

На лестнице я вижу рыцаря в гербовом нарамнике с изображением Святого Георгия, поражающего Змия. Шевалье Анж де Сен-Жорж, защищавший честь прекрасной Аделинды на турнире двенадцати. Его сопровождает юноша, по всей видимости оруженосец. Шевалье оглядывается и замедляет шаг, увидев меня. Только и остается, что подать руку в ответ. Впервые вижу его вблизи и без шлема. На вид около тридцати, смуглая кожа и черные волосы.

— Рад, что вы решили задержаться в Вормсе, мессир. Прекрасная Аделинда, должно быть истосковалась.

— О, она всегда со мной, — Ах да. Мой оруженосец, Роже де Бланьяк.

Пожимаю руку и оруженосцу. Староват он для оруженосца, точно за двадцать. Но и такое бывает, даже далеко ходить не надо, — мой первый оруженосец Шарль де Шалон был на несколько лет старше меня.

— Присмотрел эту очаровательную церковь как-то во время верховой прогулки, — делится де Сен-Жорж, — Взял за привычку здесь молиться.

— Очаровательную? — поднимаю взгляд на мрачную массивную постройку, которая при необходимости может служить укреплением. Старые церкви бывают красивыми в кружеве каменной резьбы, но Святой Адельгейде, прямо скажем, не повезло. Ее строили, чтобы молиться в относительной безопасности. Красота никого не заботила.

— Но день сегодня не задался, — шевалье с глубочайшим презрением оглядывает чумазого одноногого дядьку, взбиравшегося по лестнице на костылях, — Столько сброда вокруг.

Я тоже не без интереса смотрю вслед, пытаясь понять, как ему так удачно удалось подвязать ногу.

— За ними и на исповедь не попадешь, — печалится шевалье.

— Что ж, смирение — высшая добродетель. Придется подождать.

— Ваша правда, — Сен-Жорж смотрит на меня так, будто нищий здесь он, а я отказываю ему в подаянии, — Но душа без исповеди томится под бременем грехов.

Перевожу разговор в спокойное русло мирских дел:

— Как вам Вормс?

— Удивительный город. Намерен здесь задержаться.

— Гостите у кого-то?

— У меня нет знакомых в Вормсе. К тому же я предпочитаю никого не стеснять. Остановился на постоялом дворе «Три ивы». Там отличные комнаты и вкусно кормят.

«Три ивы». Слышали сегодня, как же, там ещё новый шателен остановился.

— Что ж, шевалье, не буду задерживать, — раскланиваюсь я, — В гости заходите. Мой дом вам любой покажет.

— Благодарю, мессир.

Он не спрашивает, с чего это меня несет на колокольню, но задерживается ненадолго. Взгляд я чувствую спиной, поднимаясь по лестнице. Кажется, что Сен-Жорж подумывает присоединиться. Посмотреть на город сверху, что ни говори, любопытно, но я все же слышу удаляющиеся шаги. И слава богу.

Окровавленного рунического зайца я нахожу под колоколом. Подняв игрушку, рассматриваю гальдрастав на стене. Тот же, что и в доме Минны Шмиц.

Маг хорош... И магическая сила у него немалая. Видишь затянувшийся след от портала, по которому он ушел. Тут та же история, пришел он по нему же — он очень осторожен и аккуратен. Старается не создавать лишних магических колебаний. И кто будет искать такой портал на колокольне, когда рядом пустынное и безопасное кладбище. И он смелый... Малейшая ошибка в расчетах и от тебя останется кровавая лужица внизу. Если ты человек, конечно. Или у тебя нет магического слуги.

Изучаю вид, открывающийся с колокольни. А ведь лучше не придумаешь — весь Вормс можно рассмотреть, предместья и вовсе как на ладони. Нахожу крышу дома Минны Шмиц. Рядом дом Браунов. С уверенностью можно сказать, что под каждой крышей есть дети... Случаен ли выбор похитителя или он ходит по улицам, присматривается?

Если портал был создан здесь... это может быть кто-то из клира. Хотя я не из клира, а поднялся на колокольню, Сен-Жорж тоже мог бы — кто посмеет остановить рыцаря с мечом на поясе. Да и зачем? С каких пор запрещается смотреть на город с высоты? Сколько времени нужно, чтобы создать портал?

В свои лучшие времена я мог создать портал, щелкнув пальцами. Но тот, кто это сделал не из таких, ему пришлось повозиться. Мне, например, не надо было вязать руны... Я их вязал, конечно, но для других дел.

Смотрю на могучий Рейн, древним змеем, свернувшийся вокруг Вормса и Кэмена на востоке. Скольжу взглядом по крепостным стенам и башням, высоченной громаде собора Святого Петра. Бург, Верхний город в окружении крепостных стен, радует глаз причудливыми островерхими крышами. Невероятно красив герцогский дворец с замысловатыми шпилястыми башенками, не отстают и ратуша с университетом, укрывшиеся разноцветной черепицей. Бург полностью вымощен и снабжен водостоками. Более того, древние мастера построили под ним клоаку, которая уносит нечистоты прямо в Рейн. В хорошую погоду по Бургу вполне можно ходить пешком в одних пуленах без деревянных подставок и ни разу не увязнуть в грязи, что в парижском Ситэ сделать затруднительно. Правда в старину что-то напутали с магией и в сложной системе водостоков, как и в главной клоаке, порой заводятся крысы размером с псов и ядовитые гифры, но с этой бедой успешно справляются городские живодеры. Меня, во всяком случае, не так часто зовут.

Крепость Кэмен венчает скалистый мыс, грубо врезавшийся в тело старика Рейна. Здесь излучина реки особенно крута и место будто нарочно создано для крепости, хоть скала смотрится странно и противоестественно среди речной равнины с пологими холмами, лесами и виноградниками. Есть легенда, что Хаген волшебством поднял скалу над городом и Рейном, чтобы воздвигнуть неприступную крепость, колыбель династии. Другая легенда гласит, что под этой скалой жил дракон Фафнир, которого сразил Зигфрид. Вот только тварь в этом сомневается:

Да уж можно подумать, жил бы здесь Фафнир! Так близко от вонючих людишек. Хотя место красивое: излучина Рейна, а значит воды хоть залейся, скала с пещерой. Пещерки тесноваты, но если спалить городишко, в ту пору деревянный, любо-дорого было бы смотреть.

Если присмотреться, то все в Вормсе будто стремится к небу и кажется выше, чем следовало бы. Начиная с собора Святого Петра и заканчивая почерневшей деревянной хибарой последнего бедняка — в одну комнатенку размером с чулан, но в три этажа с приставными лестницами.

Маг, похитивший детей, тоже любит высоту. Я смотрю на старые башни, жилые и сторожевые, разбросанные по предместьям. Некоторые из них используются и по сей день, некоторые утратили свое значение, некоторые превращаются в руины. Часто в таких местах селятся нищие и убогие, сами собой заводятся воровские притоны и бордели... Среди башен, наверняка можно сыскать удобную, чтобы тихо открыть портал. Видишь, если кто-то подходит, знаешь, что быстро не поднимутся... Да, в этом что-то есть.

На невысоком холме среди елей и сосен сереет каменная часовенка Святого Дисмаса или Благоразумного разбойника, распятого вместе с Господом нашим. Возле часовни можно найти рунические камни и тварь утверждает, что в давние времена здесь было небольшое капище. Холм святого Дисмаса отгораживает Яму, худшую часть предместий, от городской бойни. У Королевских врат, поодаль от тракта, но тоже на возвышенности, находится и городской эшафот. Отсюда кажется, что от Ямы до виселицы на Вороньем холме рукой подать. В Вормсе даже ходит присказка: «Выбраться из Ямы на Вороний холм». Мне посчастливилось — судьба в лице Лиса вытащила меня на другой холм.

Если повернуться на запад, откроется вид на Чертов лес, подступающий к городу мрачными высокими елями, вдали за ними виднеются кудрявые сосны и целое море желтой и багряной листвы. Перед лесом поднимается Лысая Гора с волшебным Видящим камнем. Заглянув в отверстие, просверленное в его толще (никто не знает как это сделали в древние времена), можно увидеть эльфийскую дорогу, а при определенных знаниях и умениях даже отправится в путешествие по ней.

— Метаморфис, — говорю я. Пора вниз.

Церемония похоже закончилась, городские подонки возвращаются в Яму, хоть остались ещё желающие исповедаться и причаститься. Причин для этого им искать не приходится. Многие спускаются в крипту поклониться святым мощам и посмотреть, как там устроился Резчик.

Хочу пройти ближе к алтарю и сесть, но дорогу мне преграждают длинные пулены, самым неподобающим образом торчащие поперек прохода между скамьями. Этот модник пошел много дальше других: на зелёной шоссе красный башмак, на красной — зеленый. В глаза бросаются комки желтоватой глины, приставшие к подставной деревянной подошве на ремешках. И да, на красном пулене ремешки зелёные, на зелёном — красные. Уважаю последовательных и щепетильных людей.

— Прошу прощения, притомился, задремал, — человек убирает ноги. Выговор у него на чужестранный манер, не разбери-поймёшь на какой, хоть и выглядит он отставшим от погребальной процессии, — Что проповедь уже кончилась? И месса? Опять я все пропустил.

— Вы разве не с похорон?

— Как?! Были еще и похороны? Эк сморило меня!

Одежда ношеная, но из дорогой шерсти, цвета яркие, отделка резными фестонами, потёртые пуговицы хранят следы позолоты. Крой зеленого пурпуэна с красными рукавами наводят на мысль о генуэзских арбалетчиках. Из–под алого шаперона торчат жёсткие, черные лохмы, острый нос с широкими ноздрями и гладко выбритый подбородок с характерной ямкой. Глаза поблескивают под темной челкой в необъятных глубинах капюшона.

— Жаль, что не могу задержаться на исповедь и причаститься, — сокрушается «генуэзец», и торопливо раскланивается. Длинная худая фигура ныряет в свет и растворяется в мире за пределами церковного полумрака.

Приходится подождать, пока отец Зоммер освободится от дел.

Шевалье де Сен-Жорж всё это время молится на коленях перед алтарем, опираясь на меч, как на крест. Рядом верный оруженосец. Отрадно видеть столь искреннее благочестие в наш развращенный век, когда подвиги Воинства Христова почти забыты. Не знаю, радует ли это запоздалых прихожан, обитателей Ямы, клириков и служек, которым приходится обходить набожного рыцаря и его оруженосца, но кого и когда это волновало. Наконец и шевалье отправляется в исповедальню. Выходит на удивление быстро, но святоши исповедуется чаще, чем грешат.

Отец Бенедикт заметно сдал, но пытается держаться. Сколько же ему лет? Когда он учил нас, он выглядел старым, но полным сил. Сейчас передо мной стоит бледная изможденная тень прежнего отца Бенедикта: морщинистая кожа будто натянута прямо на голый череп, походка тяжелая и шаркающая.

— Рад вас видеть, мессир, в кои-то веки. Говорят, вы только вернулись из Флоренции? Неужели решили навестить старика, поделиться новостями... Или вы хотите очистить душу?

— Увы нет, отче, меня привели дела.

— Боюсь даже спросить... Надеюсь, не что-то очень страшное.

— Надеюсь.

— Будем уповать на Господа. Прошу в мой скромный дом, дела в такую погоду и такие времена лучше обсуждать в обнимку с бутылкой чего-то горячительного.

— Вам можно, отче?

— Как говаривал Блаженный Августин, мне все можно, но не все полезно. Вредно не вино, ниспосланное нам Господом, а наша алчность и неумеренность в его потреблении... Прошу не так быстро, сын мой, мои суставы уже с трудом выдерживают мессу, а впереди еще и лестницы. Лестницы теперь мои враги. Вы меня спросите, почему бы мне не взять посох и будете правы... Но я всё никак не найду достаточно смирения в своем сердце, стараюсь бодриться.

Я молча протягиваю святому отцу руку и он благодарно на нее опирается.

Во дворе Цезарь присоединяется к нам и чинно следует рядом, облизываясь. Вид у него дикарски довольный.

— Прошу прощения, святой отец, но этот разбойник, кажется, сожрал вашу курицу.

— Мою курицу? — отец Зоммер задумчиво смотрит на Цезаря.

— Черную такую. Я заплачу вам.

— О нет, что вы. Она не из нашего птичника. Это дикая птица, никто не знает откуда она взялась. Гробокопатели боятся ее и почитают нечистой силой.

— А что она им сделала?

— Да ничего. Что может сделать курица? Просто она черная, живёт на кладбище и не даёт сварить из себя суп. Простецы, сын мой, подвержены суевериям. И если ваш пёс одолел адскую курицу, честь ему и хвала.

— Да как сказать. Он же тоже черный и из черного дома...

— Однако. Об этом я даже не подумал. В Вормсе появится новая легенда, но вам-то не привыкать, сын мой.

Дом священника, служащий также управой прихода, скромно примостился за крепостью церкви, отгороженный от нее, от кладбища и хозяйственного двора, садом из вечнозеленых растений. Некоторый внешний уют дому придает плющ, карабкающийся к солнцу по грубому камню. Внутри все скромно, дубово и по-монашески. Пахнет старым деревом, воском и ладаном, как в церкви. Здесь же помещаются конторка, библиотека и кельи младшего клира, хоть и не все из них живут при церкви. Мы располагаемся в келье-кабинете, уж не знаю как назвать эту каморку, заваленную книгами. Цезарь тут же устраивается у очага. Укладывает морду на лапы и мгновенно засыпает.

— Тут есть комнаты и побольше, — будто оправдывается святой отец, — Но эта самая теплая. Холод и сырость я решительно не переношу.

Отец Зоммер расчищает от книг место на письменном столе. Появляется его аколит, Криспин, с угощением. Ужас, с которым он смотрит на меня, слегка приправлен восторгом.

— Вы не представляете, мессир, — отец Бенедикт забирает поднос и выставляет паренька за дверь, — Какое счастье видеть, что кто-то из твоих учеников достиг успеха в жизни.

Угощение нехитрое, но и не из бедных: хорошее вино, три вида сыра, белый хлеб.

— Да вы садитесь, отче. Я сам всё сделаю. Увы, несмотря на ваши усилия, мои успехи в богословии и латыни, как были скромными, так и остались.

— Позвольте не согласиться, сын мой, с латынью дела обстояли недурно. Вы легко схватываете языки.

Ха! Вот это уж не твоя заслуга, жрец Христа. Латынь! Тебе, между прочим, есть чему у меня поучиться.

Ты все еще здесь?

Не спится мне. Хочу послушать, вдруг что-то путное скажет?

— А что касается богословия... — рассуждает отец Зоммер, заворачиваясь в плед и устраиваясь поудобнее в кресле, — Вы меня простите, но с первого дня было заметно, что духовная стезя не ваш удел.

— Что правда, то правда, — я поднимаю кубок, — Ваше здоровье, отче.

— За встречу, сын мой, — оловянный кубок дрожит в старческой руке, — Так чему обязан радости вас видеть, мессир? Кстати, может вы хотите посетить нашу крипту с мощами святых? Дайте мне немного перевести дух и я охотно сведу вас туда. К святым мощам можно будет приложиться, — обещает святой отец.

Желания приложиться к мощам я в себе не нахожу.

— Осмотреть крипту было бы любопытно, отче, скрывать не стану. Даже странно, что мне до сих пор не довелось там побывать. В таком-то святом месте, да... Помнится нас приводили сюда из Кэмена, но не пустили на нижние уровни.

— О, да! Крипта коварнее, чем кажется. Дети запросто могут пропасть...

Меня чуть не передернуло.

— Как раз о детях я и хочу поговорить. О пропавших детях.

— Жемчужины? — выказывает осведомленность святой отец, — Ужасная беда. Матери искали заступничества у меня, но что я могу? Только молиться. И, поймите меня правильно, это единственный выход для христианина. Единственный способ противостоять непостижимому злу.

К счастью, я знал другие способы противостоять злу, увы, не очень христианские.

— Напомните, давно ли вы здесь служите, отче?

— Около двадцати лет.

— Замечательно, значит вы всех знаете и можете мне рассказать.

— Всё, чем могу быть полезен.

— У вас есть Приходская книга? Можно на нее взглянуть?

— Конечно, мессир.

— Цезарь, за мной.

Мы спускаемся в контору.

Почтенные горожане в трауре договариваются о погребении с Криспином, но отворачиваются и крестятся, увидев меня. С подозрением таращатся на заигрывающего Цезаря. Он же черный, как черт из преисподней. Так и вспоминаются страшные истории про Черного Пса на кладбище.

— Криспин, дай приходскую книгу мессиру. Я сам помогу господам, — отец Бенедикт подходит к бюргерам, выражает соболезнования и переходит к прозе жизни, — Итак, что бы вы хотели? Купить место для усопшего дедушки? На кладбище или в нашей крипте? А может вы думаете о будущем и хотите обзавестись семейным склепом? Сейчас многие так поступают. Уж такие времена, что семейный склеп может стать отличным вложением средств.

Бюргеры беспокойно переглядываются.

— Вы обдумайте все как следует, не принимайте решений сгоряча. Прогуляйтесь, осмотритесь и, будьте так добры, зайдите чуть позже. А погодите... дайте-ка я вас провожу к новым захоронениям, это в двух шагах... И там чуть дальше мои любимые склепы, очень красивые, да... и есть место для постройки. Невероятно живописное, вам будет любопытно взглянуть.

Семейство послушно топает за святым отцом, на спор, крутя кукиши в карманах в мою сторону и скрещивая пальцы за спиной.

В окно я наблюдаю, как Зоммер, прихрамывая, выгуливает бюргеров. Могильщики копают яму в тени раскидистого тиса, усыпанного красными ягодами. Неплохое место, чтобы упокоиться, надо признать. Святой отец уводит семейство дальше, компания становится невидимой из-за зарослей остролиста.

Вместо них на тропинке появляются давешний «генуэзец» и крепкий коренастый клирик. Они спорят. «Генуэзец» останавливается возле кустов, бурно жестикулирует и едва не пританцовывает. Клирик что-то отвечает, гордо задрав нос, и слёту в него получает. И под дых, и пинок под зад, после того, как падает и пытается подняться на четвереньки. Клирик не теряется, швыряет ком святой кладбищенской земли точно в физиономию «генуэзцу». Пока тот отплевывается, клирик, подхватив мантию, пускается в бегство. «Генуэзец», отряхнувшись, мчится за ним. Прыть и ловкость, с которой он преодолевает преграды в виде могильных холмов, надгробий и вырытых ям, поражает, но и ноги у него, что циркули на уроках геометрии капеллана Хармса. Клирику бы несдобровать, но его преследователь на бегу застревает в кротовине и растягивается в грязи всеми своими фестонами и золочеными пуговицами. Черная мантия пропадает из поля зрения.

Тем временем Криспин, едва не надорвавшись, стягивает с полки внушительный том в поизносившемся кожаном переплете и кладет его на подставку передо мной с таким видом, будто считает меня способным с его помощью вызвать дьявола и будет разочарован, если я потерплю неудачу. Прежде чем склониться над книгой, успеваю заметить, что «генуэзец» выбирается из кротовины и осматривает изгвазданную одежду.

— Вы знаете этого человека?

— Впервые вижу, — Криспин выглядывает в окно, — Не повезло, бедняге. Но мог и в могиле очутиться, а хуже этого приметы не бывает.

Полистав пожелтевшие страницы, я нахожу все имена, которые сегодня слышал. Пропавших детей крестили в церкви Святой Адельгейды. Они родились с двадцать первого по двадцать третье декабря, хоть и в разные годы, как раз на святки по случаю Йоля, которые постепенно перетекают в рождественские. А Брауны, Гериги и Шмицы ещё и живут чуть ли не на одном подворье. Интересно.

Тем временем возвращается Зоммер, кряхтит и закашливается, тяжело забирается в кресло.

— Горячего вина, отче? — беспокоится Криспин.

— Да, сын мой, и приготовь чтобы довольно было и мессиру и тебе.

Юноша убегает.

— Хороший мальчик, — говорит отец Зоммер, — не нарадуюсь на него.

Отец Бенедикт вновь заходится в кашле.

— Совсем вы плохи, отче. Вам бы лекаря хорошего и отдыхать побольше.

— Да пустое, сын мой. Всё в руце Божьей, все мы помрем рано или поздно, а кровопускание мне точно не пережить. Спрашивайте, что хотели.

— Кто имеет доступ к книге, кроме вас и Криспина? Приход-то людный...

— Диакон, субдиакон, остиарий, два последних — школяры, надо бы вам знать. Два чтеца... Звонарь, но он, считай, слепой после оспы. На колокольню чудом Божьим взбирается, где уж ему читать, если бы даже умел. Кладбищенский смотритель, гробовщики, камнетесы и копатели тоже сюда вхожи, но им уж точно до книг дела нет... Ах, да, еще экзорцист.

— Экзорцист?

— Да, должен же кто-то читать над бесноватыми. Уж столько их развелось... Раньше мы Йорга Келлера приглашали

— От палача даже бес бежит, — соглашаюсь я, а тварь аж шипит и плюётся ядом внутри.

— Надежнее варианта, чем палач не сыскать, — кивает святой отец, — Увы, пришлось своего заклинателя завести. Келлер занят с утра до ночи.

— Вот как?

— Уборка города и сточные канавы тоже ведь в ведении Келлеров...

— Меня не палач интересует, а ваш экзорцист. Давно он у вас?

— Курцман? Да больше месяца уже.

— Откуда взяли?

— Из университета. Экзорцист и демонолог знатный, бесы его боятся. Но богослов посредственный — три раза экзамен на доктора теологии сдает и все никак не сдаст.

— А из вышестоящих кто имеет доступ к книге?

— Кто угодно вплоть до Его Святейшества папы.

— Его Святейшество мы к делу привлекать пока не будем. Из местных в этом году кто-то интересовался?

— Канцлер епископа один или два раза спрашивал или кто-то из его помощников... Декан интересовался, но это обычное дело...

— А необычное?

— Дайте-ка подумать... Ах, да! Аколит кантора из собора Святого Петра. Я никак не мог взять в толк зачем кантору наша книга.

— На первый взгляд незачем. Как звали аколита?

— Уж не припомню. Молодой такой, высокий.

— Разберемся. Когда смотрел?

— Пару месяцев назад.

— Кто-то из мирян спрашивал книгу?

— Бывает такое. Судейские, стряпчие. Недели две назад новый шателен интересовался. Вы с ним уже знакомы?

— Пока нет.

— Ах да, вы же были в отъезде.

Возвращается Криспин с кувшином горячего вина и кружками.

— Прекрасно, просто прекрасно, — довольно жмурится старик, отхлебнув вина, — Совсем забыл, но, как видите, вино освежает память. С месяц назад шателен тоже просил книгу поглядеть, по долгу службы. Тогда мы как раз и имели счастье познакомиться.

— Кто-то еще?

— Не припомню.

— Если вспомните, вы знаете, где меня искать.

— Всенепременно.

Разговор с малыми чинами ничего нового не дает. Разве что экзорцист Отто Курцман оказывается тем самым клириком повздорившим с «генуэзцем».

— Что у вас с лицом, Курцман? — спрашивает отец Бенедикт.

— Застрял в кротовине и ударился о могильный камень.

— Какая досада, — покачивает головой отец Бенедикт.

— Сердитый камень попался, — замечаю я, — Ещё и сзади башмаком припечатал.

— Это? — учёный демонолог заглядывает себе через спину и оттягивает черную мантию, чтобы рассмотреть четкий след остроносого пулена.

— Работа такая, мессир. Среди одержимых демонами часто попадаются опасные безумцы.

— Нелегкое это дело, — соглашается отец Зоммер, — Не всякий решится бороться с нечистым лицом к лицу.

Борется Курцман главным образом с зелёным змием: заметно, что с утра уже начал. Но похваляется, что на днях читал над Йенсом Вайнером и изгнал из него десяток бесов. А скольких еще предстоит изгнать! Бедный Йенс.

Прошу у священника бумагу и чернильницу и переписываю из книги имена всех детей от года до восьми лет, рождённых на Йоль. Рядом с иными из них уже стоит крестик, то есть в мой список они не попадают. Тридцать одно имя. Трое мои однофамильцы Финдлинги — всех отдали на попечение доминиканцам. Но проверить все же стоит.

Малые чины клира с презрительным удивлением и чувством собственного превосходства смотрят на мои каракули, но мне-то что? Можно разобрать и ладно, а им я это дело не доверяю. Обнадеживает, что Цезарь всех обнюхал и ведет себя игриво и дурашливо, хоть запах похитителя должен был сохраниться в его памяти. Унюхай он что, непременно дал бы знать. Есть снадобья, которые могут отбить собаке нюх: перец, порох, аквавит, уксус, сильные благовония. Другое дело, что я бы такое тоже унюхал, а кроме перегарища от экзорциста ничего подозрительного не наблюдалось.

В контору вбегает то ли диакон, то ли субдиакон, разбери их, и, задыхаясь, бормочет:

— Там... Святая Адельгейда...

Отец Зоммер наливает ему кружку подостывшего глинтвейна. Бедняга хватает ее обеими руками и буквально всасывает содержимое, но продолжает задыхаться. Не дожидаясь, когда клирику полегчает, мы идем в храм. Цезарь мчится впереди всех, но я велю ждать на паперти. С десяток мирян, почти весь клир и скорбящие родственники усопшего толкаются у статуи Адельгейды Бургундской. Святая изображена прекрасной женщиной с доброй улыбкой и короной на голове. Под деревянными глазами явственно проступает влага, пара слезинок стекает по щекам, оставив темные полосы. Обхожу статую, внимательно осматривая ее на предмет трещин, следов древоточца или места, где можно пристроить фиал с лампадным маслом. За короной, например, и проковырять в дереве две дырочки к глазам — нехитрое дело. Пока я хожу вокруг вновь раздаются вскрики:

— Кровь! — кричат люди, — Это кровь!

И правда, жидкость, сочащаяся из глаз статуи, заметно темнеет. Встречаюсь взглядом с Анжем де Сен-Жоржем. Тот немедля преклоняет колени и исступленно молится, уперев взгляд в пол. Приподнимаюсь на постаменте и дотягиваюсь до лица святой королевы.

— Это кровь, — говорю принюхиваясь и растирая вязкую жижу, я вообще-то ожидал увидеть древесное масло с красителем, — Не скажу чья...

Отец Зоммер крестится, смотрит на статую, потом на мои пальцы.

— Не думаете же вы... — начинает он очень тихо, — Я понятия не имею откуда это взялось, боюсь, что это и в самом деле чудо.

— Я ни в чем вас не обвиняю, отче. И в церковные дела вмешиваться не собираюсь. Скажите только, раньше статуи мироточили?

— Нет. На моей памяти, нет. Но, может, в былые времена... Наша крипта славится на всю Бургундию. Это наша главная святыня, к которой стекаются паломники. Все наши чудеса и реликвии сосредоточены там. Здесь же, — он окинул взглядом храм, — Ничего никогда не происходило. Хоть нашей церкви больше пятисот лет, всякое может быть. Сохранились старые книги, пороюсь в них.

По дороге мне случается поравняться с палачами Йоргом Келлером и его сыном Генрихом, тоже мастером, и Ульрихом, подмастерьем. Они пропускают меня и мы раскланиваемся друг с другом, выказывая взаимную вежливость изгоев и прокаженных. Отцу семейства лет около пятидесяти, ростом и статью он уступит разве что Гоше де Римону. Но, в отличие от графа, герр Келлер — открытый, улыбчивый человек с добрыми глазами. Сыновья — молодые копии отца.

— Что за год, мессир, — жалуется мастер Йорг, — Три колесования — ненавижу их. Два здесь и одно в Майнце. Тамошний мастер молодой. Никогда не делал, боялся не сдюжить... ну и запил. Теперь вот все про чуму говорят... Вы здесь из-за жемчужин?

— Скажите, вы читаете мои мысли, герр Келлер?

— Новости в предместье расходятся быстрее, чем скачут блохи. Скверное дельце. Если понадобится помощь, вы можете на нас рассчитывать. Как и всегда.

Помощь Келлеров много чего значила. Помимо основных обязанностей, они управляли городскими живодерами, скотобойней, следили за чистотой нужников и сточных канав, за порядком в борделях и ведали скорбным домом, куда запирали особенно опасных безумцев и одержимых. Этими делами в городах никто другой заниматься не хотел, а палачам просто некуда было деваться — кто-то из их дальних предков или неразумно ухватился за меч правосудия, не задумавшись с чего у него тупое острие, или согласился стать палачом, чтобы искупить преступление. С Келлерами было иначе. Нибелунги, приняв христианство, переложили палаческие обязанности на жрецов старых богов. Под страхом смерти, разумеется. Таким образом, и жрецы были наказаны, и заповеди соблюдались, и жертвы богам приносились исправно, пусть на свой манер и на другом холме, но теми же людьми. Келлеров окутывал зловещий ореол мистики. Говорили, они имеют власть над духами, знают старую магию, гадают по внутренностям казненных и потому им известно будущее. Так оно или нет, но малоприятные и даже позорные на первый взгляд обязанности придавали династии значительный вес и влияние в городе. Никто не знал грязные и страшные тайны Вормса лучше Йорга Келлера.

— Трупы, — говорю я, — Вы находили детские трупы?

— Всегда находим, — мастер Йорг отводит глаза, — Такова жизнь.

— Мы сами из местных, хоть и живем... поближе к Бургу, — кивает в сторону эшафота Генрих, — К нам обращаются за лечением, мы всех знаем. Мы узнали бы детей, если бы нашли.

— Да и не забывайте, что хоронят Келлеров только на погосте Святой Адельгейды, — добавляет его отец, — Нас не пускают в церковь, но здесь мы почти свои. Мы искали и ищем детей.

— А сами вы что думаете? На внутренности глядели?

— Глядел, — потупился палач. — Как не глядеть? Но или я не то вопрошаю, или мне не хотят отвечать, или внутренности не те. Странное это дело. Дурное... Лучше бы вам видящих расспросить. Госпожу Лизу, Йенса Вайнера, хоть его пророчества понимаешь, когда уже поздно... Про Максимилиана Закса иные говорят, что он хоть и слепец, а зрит незримое. Но, может статься, врут люди, почем мне знать. И этого, что сидит под землей, — узловатый перст мастера три раза к ряду указал вниз. — Будь он неладен.

Увидев Курта во дворе у фрау Шмиц, Цезарь мчится к нему, не разбирая дороги. Окрестности оглашаются пугающим, но радостным лаем.

— Как барышня?

Почесывая пса, Курт кивает, мол, все хорошо. Вопросительно смотрит на меня.

— Всякое. А вон и наши мальчишки, чтобы два раза не пересказывать.

Мои оруженосцы, не то чтобы разряжены в пух и прах, одеты скромно, но для этого места они сущие принцы, разве что на гнедых, а не белых конях — все девчонки на них оглядываются.

В руках ювелиров побывало пять жемчужин.

Морицу удалось перекупить две. Три уже были проданы.

— И кто же? — интересуюсь я.

— Неизвестная дама.

— Совсем неизвестная? — скептично интересуюсь я.

— Я тоже подумал, что мастер юлит, — кивает Мориц, — Но слишком уж он был удивлен. Она пришла одна. Одета была как дворянка, но ему показалось, что это платье скорее бы могло принадлежать матери или бабке дамы, чем ей самой. Но и такое бывает.

— Дама, стало быть, молодая.

— И недурна собой, сколько ювелир успел высмотреть под покрывалом. Он сказал, что волосы у нее очень красивые. Чистое золото.

— Так что дама?

— Она сама спросила о жемчужинах. Заплатила по двадцать пять гульденов за каждую тому ювелиру, у которого были две жемчужины, и тридцать другому за одну. Она зашла ещё к двум ювелирам, но у них не было черных жемчужин. Они очень удивились, что кто-то такое спрашивают. Зато, когда к ним позже пришли женщины с жемчужинами, вопросов у них не возникло — сразу купили.

Недурно. Восемьдесят гульденов за три жемчужины. На это можно купить два модных платья. Или одно придворное на графиню или герцогиню для особых случаев.

Достаю свою выписку из приходской книги и показываю всем.

— Тринадцать — бормочет Мориц, вчитываясь в список, — Жертвоприношение?

— Похоже на то.

— Раз так, дети еще живы, — предполагает Мориц.

— С чего ты взял? — удивляется Юг.

— Они рождены на зимнее солнцестояние, наверно в этот день их и принесут в жертву, если Мориц прав, — объясняю я, — А когда у нас Йоль в этом году?

— Чуть раньше Рождества? — спрашивает Юг.

— Да, — размышляю я, — Календарь привирает и прилично. Год невисокосный, значит самая длинная ночь в году двадцать второго.

— Если нужно точное время, надо в Университет обратиться или к астрологам, — предлагает всезнайка Мориц, — Но как бы не передрались — настолько это спорный вопрос.

— Правда? — наивно удивляется Юг. Мориц гордится собой.

Обойдя дома жертв, мы находим вязаные руны на стенах или хотя бы след от них. Все соседи ходили друг к другу. Ко всем наведывался кто-нибудь из клира Святой Адельгейды. Как выяснилось, семьи снимали жилье. Несколько домов принадлежали приходу, остальные, в том числе хибары Минны Шмиц и Геригов, - городу. Дом Браунов первоначально тоже, но к прошлому году портной смог его выкупить. Все семьи перебрались в эти дома два или три года назад. Кроме Минны, которая живёт в предместьях меньше года. А вот Брауны живут в своем доме уже шесть лет.

Мориц тщательно записывает даже малозначительные детали. Надеюсь, от этого будет хоть какая-то польза.

Кантор собора Святого Петра жалуется на текучку среди помощников. Кто-то из них недостаточно музыкален, кто-то слаб в богословии, кто-то отличился недостойным поведением, кто-то рожей не вышел. Тех, что были два месяца назад, и след простыл. Как видно, кантор — милейший человек. Нам все же выписали их имена, мол, в университете поищите. У кантора был только один постоянный аколит — Фриц Майне, который внезапно умер в свои-то двадцать два года, пару недель назад. Замены ему пока не нашли.

— Умер своей смертью, надеюсь? — осторожно интересуюсь я.

— Само собой. Бедняга. Такой молодой. Ангельский голос! Брал выше всех из взрослых... Прямо на месте помер. Брат-лекарь сказал, сердце остановилось. На лице Фрица был такой ужас будто перед ним разверзлась Преисподняя. Господи, спаси его душу.

— Так это здесь случилось?

— В соборе нашли. Ещё теплый был, когда меня позвали.

— Он жил здесь? При соборе?

— Нет, он еще не принял сан и жил со своей матерью.

Кантор ничего не знает про приходскую книгу церкви Святой Адельгейды и зачем она могла ему, Фрицу или ещё кому-то из аколитов понадобиться.

— Могу ли я взглянуть на место смерти.

Тут тоже ничего примечательного, если не считать изображение Адама и Евы на стене. Праматерь обновили по модному канону. Теперь она узкоплечая с маленькими грудками, глядящими в разные стороны, невозможно вытянутым туловищем и подчеркнутым животом. Мысль о том, как может выглядеть Праматерь с обратной стороны, пугает до глубин мужского естества, но все же не так, чтобы отдать богу душу.

— Как он лежал? На спине?

Кантор кивает.

— Куда была повернута голова?

— Ровненько лежал. Головой к выходу, смотрел перед собой.

Версия отпадает. Ева непричастна к смерти Майне, он смотрел в другую сторону.

Навестить мать покойного аколита я беру с собой Морица — у него лицо приятное и располагающее. Курт, Юг и Цезарь отправляются домой.

Сразу бросается в глаза, что дом Майне не из бедных. Они известные виноторговцы, но внутри так много резного дерева, бронзы и старинных гобеленов, что наводит на мысль о родстве с дворянством. По дому с визгом носятся собаки и дети, которым никакой траур ни по чем.

— Внуки, — смотрит им в след фрау Эдвина, цветущая, пышная дама лет сорока пяти, — Мой средний сын, Маркус, живет здесь с семьей. Про помолвку старшего тоже сговаривались, давно уж пора... но теперь-то не до того. Бедный мой Фриц.

Мать семейства одета в черное. Глаза на мокром месте, но старается сохранить достоинство. Заметно, что наш визит ее немного испугал, но нисколько не удивил.

— Фриц последнее время был странный... Мог не ночевать дома или пропасть на пару дней. Какие-то книги постоянно читал. Очень странные книги. Говорил, ему для духовного призвания надо.

— Книги сохранились?

— Да, мессир. Я ничего не трогала в его комнате... С самой его смерти туда зайти не могу.

В комнате узкая кровать, письменный стол с записями и рисунками — все в беспорядке. Много книг.

— А кто сюда заходил, фрау Майне? Может кто-то из друзей вашего сына... Его преподобие кантор по какой надобности?

— Никто из них, мессир.

— Шателен к вам не приходил? Может кого из своих людей присылал?

— Кроме вас, мессир, про Фрица никто не спрашивал. Он же своей смертью умер.

— Но кто-то здесь был, — я указываю на след на пыльном полу. Остроносые пулены читаются вполне отчетливо.

— Смотрите-ка, и в самом деле! Может кто-то из моих сыновей...

Старшего из братьев, Андреаса Майне, нынешнего главу дома, я даже знаю немного. Хоть в таких пуленах он мне совершенно не представляется. Для этого он слишком деловой человек. Без фокусов.

Фрау Майнц приглядывается к следам:

— Ой, нет, аж с такими длинными носами у мальчиков нет. Они не больше вашего носят, прошу прощения, мессир... Неужто кто-то в дом забрался? Грабитель?

— В такой обуви? Не думаю, что это грабитель. Вопрос, что он здесь искал и нашел ли. Посмотрите внимательно... может что-нибудь пропало?

— Вроде бы ничего... но в книгах я мало что понимаю. И в этом, — она кивает на стол, заваленный бумагами, — судить не могу. Вы думаете, мессир... вы думаете моего мальчика убили? Но как это может быть? Неужто яд?

— Пока трудно что-то сказать.

Под кроватью Фрица Мориц находит несколько пыльных гримуаров и черную жемчужину. Гальдрастав выцарапан на штукатурке прямо под гобеленом с изображением девы и единорога.

— Вот и след.

— Очень может быть, — соглашаюсь я, — Фрау Майне, если вы все-таки вспомните, что в этой комнате пропало или появилось, дайте мне знать.

Со слов матери и братьев Мориц составляет список друзей покойного. Их тоже необходимо расспросить.

— Простите, фрау Майне, где вы его похоронили?

— На кладбище Святой Адельгейды.

Ещё одно странное совпадение, но оно может объясняться спросом на спасение души, в котором покойный нуждался, судя по колдовским книгам.

— У вас там склеп?

— Нет. Наш склеп у Святой Урсулы.

В Бурге. А это интересно.

— Почему вы решили похоронить сына на кладбище Святой Адельгейды?

— Вы же знаете, что говорят об этой церкви? Мой бедный Фриц умер внезапно без покаяния и причастия. А там было такое прекрасное место...

Понимающе киваю.

— Между тисом и остролистом...

— Откуда вы знаете? — беспокойно спрашивает фрау Майне.

— Ничего такого, не думайте, слова из песни.

Эдвина Майне соглашается предоставить нам на время книги и бумаги ее сына. И мы с чистой совестью возвращаемся домой, пообедать. Слуги едят с нами в рыцарском зале и бурно обсуждают похищение детей, кто что слышал, кто что думает. Поглядывают на нас с интересом, но я отмалчиваюсь. Мориц и Юг тоже сидят смирно, хоть им и хочется поделиться, а Курт он на то и Курт, чтобы держать все в секрете. Августа и Юга я сегодня в Кэмен не беру — велю тренироваться дома.

— Это скучно, — Юг уныло смотрит на Августа, до самозабвения увлеченного жаренными колбасками.

— Вот вам и повод свести дружбу с фон Беками, — говорю я, — С ними не соскучитесь.

Юные фон Беки, увы, не так хороши для моих. Для Августа еще сойдет, а старшеньким — мальчики для битья, не более того. Надо бы к де Рейнам постучаться. Мадам Изольда приглашала меня заходить в гости, вот и повод для визита сыскался...

— А пропавшие дети? — спрашивает Мориц, — Что мы будем делать дальше?

— До ночи мы можем только думать.

— А потом?

— А потом увидишь.

Итак, что мы имеем... Он использует порталы. За вылазку он забирает одного ребенка, исключение составили близнецы Шмицы. Они трехлетки, самые маленькие. Семьи, в которых пропали дети, прихожане церкви Святой Адельгейды Бургундской и снимают дешевое приходское или городское жилье. Фриц Майне возможно был сообщником, но он мертв и его не допросить, хоть может и не поздно осмотреть труп. По холодной погоде он мог хорошо сохраниться... Дама, которая купила жемчужины... как она связана с похищениями детей?

Советам палача лучше не пренебрегать, а потому по дороге в Кэмен мы сворачиваем к Дому с химерами — так в Вормсе называют особняк Лизы де Шалон, вдовы моего друга Шарля. Брак считался мезальянсом, потому что она дочь состоятельной вдовы, помогавшей при родах знатным особам и богатым горожанкам, а Шарль был бедным и худородным настолько, что даже согласился быть моим оруженосцем за коня, харчи и скромное жалование в двадцать гульденов в год. Правда, три года службы принесли ему славу, шпоры и клаптик земли в придачу к гербу и дворянскому званию, что сделало его пусть и не завидным женихом, но наверняка не самым последним в Вормсе.

Особняк с химерами — первый настоящий дом, в котором я жил после освобождения из клетки. В ту пору я был диким, почти не говорил, не понимал, что значит спать на кровати, мыться в теплой купальне и есть за столом. Людвик должно быть решил, что в Кэмен меня брать нельзя, во дворец тем более, и неплохо было бы понять смогу ли я приспособиться к нормальной жизни. Сомнительное удовольствие превратить меня из звереныша в человеческого ребенка досталось госпоже Матильде, матери госпожи Лизы. Позднее я понял, что Лис и госпожа Матильда многие годы были любовниками.

Связывало их и нечто большее.

Они думали, что я плохо понимаю человеческую речь, но я умел слушать очень внимательно. Не говоря уж о том, что тварь болтал без умолку. А уж он-то все понял. Госпожа Матильда была Владычицей, а Людвиг — Наследником Зигфрида. Я понятия не имел, что это значит, и никто не спешил объяснять, но звучало таинственно и волшебно, будто они герои сказок и легенд. Тварь недолюбливал Зигфрида.

Глупый мальчишка. А этот ещё и похож. Зигфрид не был рыжим, но глаза такие же.

Мне не было дела до Зигфрида, но старый черт остерегался Лиса. Лучшей рекомендации для меня не существовало. Герцог наведывался в Дом с химерами чуть ли не каждый день и всегда находил время для меня. Он говорил со мной, даже если я не отвечал. Говорить с людьми для меня было ново и странно. Когда с тобой начинают хорошо обращаться, невольно думаешь, что они замышляют, чем придется расплачиваться.

Дом казался мне огромным дворцом, полным чудес, а его хозяйки прекрасными волшебницами. До сих пор я знал только одного волшебника — Сыча, а потому был настороже. Но женщины не пытались поработить меня заклинаниями или бить. На меня даже не кричали. Когда я разбил чашку и внутренне сжался, меня почему-то погладили по голове и спросили не поранился ли я. Их магия, отличалась от магии Сыча. Она будто сплетались из солнечного и лунного света, силы воды и земли, у нее был терпкий аромат трав. Госпожа Матильда, ее юная дочь и даже слуги в этом доме лечили, принимали роды и знали все сказки на свете. Даже тварь относился к ним с трепетом и старался не высовываться.

Они любят все живое. Жизнь для Владычиц священна. Но я не стал бы проверять, имеет ли для них ценность моя жизнь. Если хочешь ещё раз меня предать, мальчик, валяй. Выдай им нашу тайну, расскажи обо мне... Только никто не знает, уцелеешь ли ты без меня.

Я никому не сказал — ни госпоже Матильде, ни Лису. Из осторожности. Вряд ли бы их обрадовала моя одержимость злым духом, а все только-только начало налаживаться. Я не был настолько наивен, чтобы надеяться скрыть нечто подобное от людей, обладающих магией. Пусть лучше думают, что по малолетству я не вполне осознаю, что со мной происходит. Если они узнают, как всё обстоит на самом деле, я стану для них таким же чудовищем, как то, что сидит внутри. Я старался слушаться госпожу Матильду, постепенно всему учился и в итоге так прижился в Особняке с Химерами, что мне не хотелось оттуда уходить. Да я и возвращался время от времени по праздникам. Госпожа Матильда принимала участие в моей судьбе. По мере моего взросления у нас стали появляться общие дела. В прошлом году госпожа Матильда умерла. Дочь заняла ее место — у Владычиц так принято.

— Интересная вещица, — госпожа Лиза подносит жемчужину к свету, чтобы получше рассмотреть. На коленях и на согнутом локте левой руки она держит младенца. Дочь, как и следовало ожидать. Если надолго выпустить из рук, начинает хныкать. Курт берет ребенка, чтобы освободить матери руки, корчит рожицы и агукает. Малышка с удивлением и восторгом смотрит на него.

Лиза всего на пару лет старше меня, но она будто не имеет возраста — кажется то совсем юной, то древней. В ее взгляде бездонная глубина и синева зимней ночи.

— Не знаю, чтобы это значило. Поспрашиваю.

— К вам не обращались?

— Нет. В предместьях много новых людей, которые не знают обо мне, или полагают, что я им не по карману. Из тех имён, что вы упоминали, я знаю только фрау Шмиц. Ее туда занесло не от хорошей жизни. Раньше они жили здесь.

Я задумываюсь, что повитухи-то тоже знают, когда кто родился.

— А кто принимает роды в предместьях?

— Из хороших... а вы угадайте.

— Келлерши? — предполагаю я, — Из поколения в поколение, разумеется?

— Других тоже хватает, но я бы не советовала. Хотя в Бурге, как вы знаете, есть обитель бегинок, под опекой братьев-кармелитов. Они охотно помогают бедным женщинам.

Совсем меня в дебри занесло. Не хватало ещё сестер подозревать. Да и кто меня к бегинкам подпустит на арбалетный выстрел, хоть мой дом и в паре шагов от обители?

— Я тоже навещу фрау Шмиц, — говорит Лиза, — Может замечу следы магии.

Да. Следы магии она заметит. Для твари они были очевидны, а я не маг, так что и говорить тут не о чем. Мои изыскания в приходе выглядели вполне буднично. Я бы и без рунического зайца пришел туда рано или поздно, а так даже можно прикинуться умным, мол, быстро сообразил.

— Проводить вас? — спрашиваю я.

— Нет, что вы. Вам и без того есть чем заняться, мессир. Сообщу вам, если что-то узнаю. И вы должны мне рассказать про Крысиного короля. Да, герцог поделился, но на бегу, как раз ловил очередного выходца. Тварь сожрала двух пьяниц и закрутила в паутину нескольких горожан про запас, пакость редкостная.

— В паутину про запас, — задумчиво повторяю я, — Лис его убил?

— Не мог же он оставить эту мерзость на расплод. Кстати, яйца оно все же отложило и что-то даже вылупилось, пришлось с ними повозиться...

— А почему за мной не послали?

— Герцог считает, что вам досталось во Флоренции и вы должны отдохнуть и подлечить раны... Как ваши раны, к слову?

— В порядке. Я в деле.

— Вот и прекрасно. Чудит наш Лис в последнее время.

***Загрузите NovelToon, чтобы насладиться лучшим впечатлением от чтения!***