Глава 10. Алоизио

Гул голосов, равномерный и тягучий. Слов не разобрать. Боль судорожно бьется в затылке. Мысли ползут медленно и сонно, точно черви в вязкой земле. Не сразу вспоминаю, что произошло. Дышать тяжело. В горле застрял густой ком с сильным привкусом металла и мокрой шерсти. Хочется перевернуться на живот и выкашлять это дерьмо к чертям. Нос и бровь явно разбиты. По лицу стекает кровь. Деревянный пол холодит плечо, почему-то голое. Пошевелиться не могу. Связан...

Осторожно пробую веревку на крепость. Колючие волокна впиваются в кожу и мышцы. Чувствую каждый узел. Вязал человек, знающий в этом толк — не только руки и ноги, чтобы обездвижить, а все тело, чтобы еще и помучить. Стянул, гад, стеганку и сорочку для полноты ощущений. Хорошо, что мы не дома, не в Вормсе. Там бы запаслись железными цепями. Или сразу клеткой.

Повезло, да. Сейчас обоссусь от счастья. «Жди команду», да. И что нам до сих пор некуда спешить?

Некуда. Ждем.

Приоткрываю веки. Предметы и человеческие фигуры плывут и размазываются в багровой пелене. Голова кружится. Закрываю глаза от греха подальше. Лучше не стало, зато потихоньку начинаю разбирать голоса.

—... монгола слушать. Надо руку сломать на всякий случай. А лучше обе. Он очень опасный человек, учитель... — голос говорившего кажется знакомым, но в больной отупевшей башке упорно не всплывают лицо и имя.

Другой голос. Тоже низкий, но глухой, будто человек чем-то глубоко подавлен. Непонятный язык, странные слова, непривычные звуки.

Высокий, звонкий до пронзительности, голос Алоизио я узнаю сразу.

— Батыр говорит: по этому человеку видно, что он бесстрашный воин, а не трус, прячущий тело под железной одеждой. Нельзя поступать с ним столь неуважительно. Ломать руки глупо — они нам вскоре пригодятся.

— Батыр не прав насчёт трусов в железной одежде, — говорит первый голос, — Ежели бы они, да и мы все, таковыми являлись, то его орда уже и Париж, и Рим бы взяла. Хотели же, да? Ан нет, дальше Польши и носа не кажут. В остальном верно. Но я предпочитаю перебдеть, чем недобдеть. Поверьте, в бою он сам дьявол.

Кто же ты, черт тебя дери? Стараюсь не шевелиться и дышать ровно, чтобы не выдать себя.

— Вот как? — вкрадчиво интересуется Алоизио, — Говоришь он знаменитый бургундский рыцарь?

— Бургундские рыцари и сами по себе большая напасть, учитель. Но этот лучший из них. Я предупредил хорватов, что Медичи решили начать раньше. Мы готовы.

— Но у меня и в мыслях не было, учитель, — нервничает Гоцци, — Что он из благородных. Говорил по-простому... С чего вдруг рыцарю так одеваться и так себя вести? Откуда им знать, чем бедняк живёт? И для них это вроде как бесчестье выдавать себя за простолюдина.

— Уж такой это рыцарь. Его нанимают для щекотливых дел и это не только разбойников во владеньях погонять или решить спор поединком. А шпоры он получил тем, что влез по стене в город, захваченный англичанами, и ворота открыл. Вы себе представляете, что это такое? Нет? А я представляю. Это вскрыть глотки всем в надвратной башне. Хладнокровно, быстро и бесшумно. Когда мадонна за ним в Дижон сорвалась, бросив важные дела в Париже, я думал, любовная горячка.

Сто чертей тебе в селезенку, Гвидо Лупо, по прозвищу Маэстро! Как же я сразу не узнал?

— Лоренца де Медичи, — мечтательно произносит Король крыс, — Почему это у нас блондинки считаются красивее брюнеток? Глупо. Эта женщина неотразима, верно, Гвидо? Ты же ее охраняешь... на всякое насмотрелся, небось? Мечтаю ее спасти. После Спасения они становятся сговорчивее... Все становятся сговорчивее. Однажды все Медичи окажутся в наших рядах.

— Разве они не враги нам, учитель?

— Возлюби врагов своих — так сказано в Писании... Батыр прав — эти руки могут нам пригодиться уже сегодня.

Мир вокруг обретает зыбковатую определенность. Контуры упорно расплываются, но можно различить рулоны тканей, тюки с шерстью, ряды стеллажей. Один из верхних этажей склада, не иначе. Здесь не так сильно чадят курильницы и даже Алоизио смердит чуть меньше. Или я хуже его чую разбитым носом. Маэстро, монгол, Гоцци и три серых плаща. Дальше мне не видно.

— Учитель, я уверен, Медичи наняли его, чтобы убить тебя, — говорит Маэстро.

— Несомненно, друг мой. Но мне интересно узнать почему. Скажи мне, Робар ван Хорн, почему они тебя выбрали? Я знаю, что ты в сознании, не притворяйся. С чего они решили, что я тебе по зубам? Убить божественную сущность труднее, чем стражников в надвратной башне.

Маэстро рывком поднимает меня. Голова отвечает на смену положения отчаянной болью. Из наступившей темноты выплывает размытый силуэт. Маска, серый плащ с капюшоном. Под плащом не броня, но крепкая кожаная куртка с заклепками. Из оружия — меч и мой корд за поясом. Глаза он отводит — неудобно ему, надо же. Обещаю себе, если получится, не убивать сразу, сломать все пальцы один за другим.

Нет, отрубить, пускай попробует на своей лютенке потренькать, да, и вонючий хер заодно, а еще зубы выбить и благородно отпустить в твоем стиле. Пусть живет.

Смотрю на Короля. Не Иисус больше и на том спасибо. Внешность не то чтобы безобразная, но настолько серая и непримечательная, даже жалкая, что я уверен — это его истинный облик. Кто же захочет таким быть по доброй воле? Ничтожествами рождаются. На вид ему не больше тридцати пяти. Ростом чуть выше Гоцци. Сложение цыплячье: покатые плечи, узкая грудь и широкий таз. Треугольная, вытянутая вперед мордочка и впрямь смахивает на крысиную. Крошечные насмешливые глазки пытаются просверлить меня насквозь.

— Что-то в тебе есть, рыцарь. Что-то такое особенное, но жуткое... Вот не могу понять, что.

— Кто бы говорил, — собственный голос звучит на удивление странно, будто говорит другой человек, ― В отличие от тебя, выродка, я хотя бы человек.

— В том-то и дело. Почему ты, рыцарь? Чем ты можешь похвастать без своих доспехов? Без коня и меча, без копья? Голубой кровью?

Маэстро фыркает.

— Это точно не про него.

— Да как же так? — сокрушается Алоизио, — Неужто теперь на турниры допускают самозванцев без пяти поколений свободных предков? Какое падение нравов.

— В Дижоне шептались, что герцог Франконский его подобрал, разгоняя воровской притон... Взрослых повесили, а этот мальчишкой совсем был. Способным оказался и герцог ему папашу купил, спившегося рыцаря. Узаконил сам король — не побрезговал грамоту подписать, а потому все помалкивают. Рыцарь, говорят, вскоре в Рейне утонул и поминай, как звали.

— Это не может быть правдой, — Крысиный король пристально смотрит мне в глаза, — Из воровского притона в рыцари... И все-таки это правда. Занятная история.

Настоящая история куда занятнее, но в мои планы не входит ею делиться. Ни с кем.

— А с чего герцог так расстарался? Он, прошу прощения, увлекается мальчиками?

— Не в том смысле, — болезненно кривится Гвидо. — У него лучшее рыцарское войско в Бургундии и многих он вырастил сызмальства — сироты, бастарды, младшие сыновья, да хоть и вовсе безродные, лишь бы способные. Пару лет назад они здесь во Флоренции побили пизанцев с Великой компанией. Это большая сила, учитель. Добавляешь к ним наемную пехоту и арбалетчиков — всё, Лисовы ублюдки непобедимы.

— У меня сегодня день рождения, — Алоизио складывает руки на узкой груди и хищно улыбается, показывая мелкие зубы, — На самом деле нет, но Медичи заваливают меня подарками. На этот раз лучший головорез герцога Франконского, выдрессированный в новом Камелоте. Что же ты молчишь, рыцарь?

— Жду, когда начнется серьезный разговор, а не вытряхивание блох из белья.

— А ты думаешь, что он начнется?

— Ты не перерезал мне глотку, хотя мог. Значит, я тебе нужен.

— А зачем мне глотки резать? — Крысиный король беззаботно теребит четки с черепами, — Я же не бандит из подворотни. У меня свой способ вести дела... и предложение, от которого ты не сможешь отказаться.

В ответ я молчу. Он понимает это как согласие и продолжает:

— Много думаю о будущем, веришь ли. Мне нужно войско и командир для этого войска. Батыр был бы идеален — выучка, опыт, стать. Одна беда, его тут никто не поймет и не оценит. Гвидо Лупо, при всем уважении, мелковат для такого дела. Рота наемников — предел его мечтаний. А в тебе я вижу нечто большее.

Слышу, как Маэстро скрипит зубами. Нелестно такое о себе слышать, но пора бы привыкнуть.

— Соглашайтесь, мессир. По дружбе говорю, — выдавливает он из себя, — Жизнь-то она дороже.

— Я тебя, сука продажная, другом никогда не называл.

— А вы спесь-то сословную умерьте. Не к месту она сейчас и не ко времени. Да и не про вашу честь. Подумайте хоть о мадонне и детишках. Всякое же может случиться.

Нет. Кровавого орла ему сделать. Я научу. Здесь есть топор?

В голове у меня одна жуткая кровавая картина сменяет другую. Вот я вскрываю кожу по хребту. Топор крушит ребра. Запускаю руку внутрь. Одно за другим вырываю горячие окровавленные легкие...

О да, лети, орел! Лети!

— Так что скажешь, рыцарь? — Алоизио неторопливо пропускает бусины-черепа между пальцами, — Ты возглавишь мое войско?

— Не будет у тебя войска. Разве что купишь на деньги Медичи Великую компанию, или отряд Святого Георгия, или еще каких-нибудь солдат удачи.

— Зачем мне это? — удивляется Алоизио и садится на корточки передо мной. Смотрим друг другу в глаза. Будто до сих пор не насмотрелись.

— Армия верных лучше армии наемников, — начинает он, — Ее мечи не повернутся против меня, а с наемными армиями такое случалось.

— Армия слабаков и трусов хуже любой армии. Болячка еще не пришла, а они уже тут — готовы просрать свои жалкие душонки и предать Христа. С той же легкостью они продадут и тебя.

— Нет. Ты ошибаешься. То, что люди способны смотреть дальше других, не делает их трусами. Я дарю им Спасение в обмен на власть над ними.

— Неужели? Посмотри правде в глаза, Крысиный король. Немногие здесь захотят умереть за тебя. Может ты и бог, но бог-неудачник.

— Я не люблю это рассказывать, — доверительным полушепотом говорит Алоизио, в глазах тьма кромешная, — Лучше покажу. Гоцци, приведи мне одну из девок. Все равно какую.

Гоцци приводит молоденькую девушку, которую «спасли» сегодня на собрании Братства.

— Правильный выбор, — нехорошо усмехается Алоизио, размахивая четками. — Та хоть темпераментная, а эта так... бесполезная холодная рыбешка. Лежит бревном и плачет.

Маэстро шутка кажется смешной, но только ему. Гоцци весь в испарине. Монгол отворачивается и я вновь вижу его невозможный профиль.

Худые бледные пальцы Крысиного короля безжалостно играют крошечными черепами, крутят их, трут, будто пытаются перемолоть. Он пристально, чуть исподлобья, смотрит на девушку. Это взгляд василиска. В нем столько силы и магии, что тварь внутри чуть не воет. Короткая судорога и несчастная падает замертво. Еще одно страшное чудо из тех, что обещал Гоцци.

— Таково чудо Спасения. Подаренная мною жизнь, остается в моей власти. Я не злоупотребляю, но пользуюсь, почему нет? Ты уже достаточно на нее налюбовался, рыцарь? — палец Крысиного короля указывает на труп, — Уберите это.

Братья подхватывают худенькое тельце, бросают в короб подъемника, накрывают тряпкой. Дергают цепь. Подъёмник трогается вниз с металлическим скрежетом. Бум. Возня и шаги под нами и над нами. Жалобно поскуливая и гремя цепями, короб вновь тащится вверх. Над нами еще этаж. 

― Надо бы смазать, — покачивает головой Гоцци.

— Ну что ж, — ухмыляется Алоизио, — Я был честен с тобой. Скоро мы оба посмотрим правде в глаза и увидим, как поведут себя сильные и смелые перед лицом чумы. А уж потом определимся, кто из нас неудачник. Сейчас я думаю, что это ты. Иначе откуда у рыцаря без страха и упрека позорный шрам от вскрытой вены? Опять молчишь, рыцарь. Нечего сказать, понимаю. Кстати, совсем забыл за нашей болтовней, а это важно. Ты тоже готов к Спасению.

Меня едва не вывернуло.

— Ты целовал меня? — непроизвольно сплевываю, к горлу подступает тошнота.

— Это все, что тебя сейчас волнует? Не взасос, не расстраивайся. Мне это тоже никакой радости не приносит. Я бы с большим удовольствием целовал Лоренцу Медичи. Кстати, я могу это сделать.

По его лицу пробегает зыбкая рябь, корпус и конечности вытягиваются. Постепенно Алоизио принимает мой облик. Но не грязного бедняка, конечно, а вполне себе приличный — в нарядном пурпуэне. Красного цвета.

— Как думаешь, я ей понравлюсь?

— Мессир носит только чёрное, — услужливо подсказывает Маэстро.

— Прошу прощения, — пурпуэн окрашивается в черный цвет, — Так лучше? Кстати, поразительное самообладание, рыцарь, ты же понимаешь, что через пару часов умрешь от чумы? В страшных мучениях. Это чувственная тупость и отсутствие воображения? Впрочем, не буду на тебя давить — чума это сделает вместо меня. Чума умеет убеждать. Я же пойду спасу несчастных, которые уже умирают. Ох, в таком виде нельзя, они же подумают, что это сам дьявол явился по их души.

— А это не так? — спрашиваю.

— Не думаю. Я помню, что тоже был человеком... когда-то.

Моя физиономия как-то незаметно перетекает в образ Христа, а одежды Алоизио вспыхивают пронзительной белизной.

А теперь и я согласен не спешить. Дадим им насладиться сюрпризом. Любопытно поглядеть, какая у боженьки будет рожа.

— Лупо, присмотри за ним, — говорит Алоизио, — Только без глупостей. Хотя знаете что, несите его к лестнице, оттуда лучше всего видно... Пусть полюбуется Спасением. И подготовит душу.

Маэстро кивает. Серые плащи подхватывают меня под мышки и волокут к лестнице спиной вперед. Все это время я смотрю на монгола. Тяжело опустившись на скамью, он пялится в пол.

Прислонив меня к стене на верхней площадке, Гвидо спрашивает:

— Удобно? Хорошо видно?

— А что, такое занятное будет зрелище?

Пока что я вижу суконную лавку, окутанную дымом из курильниц, и людей, корчащихся на полу перед алтарем — ничего выдающегося. Зато вижу четко. Во всяком случае в этом положении. Вертеть головой что-то не хочется. Серые плащи, притащившие меня, занимают место внизу лестницы.

Маэстро достает меч из ножен, рассматривает его, щурясь в неверном свете. Пробует на остроту.

— Жаль, что я тебя по голове ударил. Надо было убить. Глядишь бы с рук сошло, — шепчет он одними губами, — Но ты только повод дай.

— А без повода никак?

— Ты понравился учителю. Я не могу противиться его воле.

— Вот как. То есть, если он всадит в тебя нож, ты будешь просить поглубже? А если не нож?

— Я бы на твоем месте помалкивал, а то и правда кое-что всажу.

— А я бы на твоем месте не спорил с будущим командиром. Чума же умеет убеждать, да?

— Ну если ты такой уж настоящий рыцарь, какого из себя представляешь, ты ж откажешься от Спасения и благородно сдохнешь. Зато честь сохранишь. Но почему-то мне кажется, что ты задумал какую-то пакость. Я обыскал склад на наличие твоих сообщников... Курт, мальчишка. Этот новобранец... немчур, рыцарек голожопый, тоже в рот тебе заглядывает. Я же понимаю, что это твоя шайка. И не такая плохая у меня армия, как ты расписывал Алоизио. В целом здесь дерьмовый народец, согласен, но не все слабаки и трусы, ты не надейся. Медичи, небось, поделились с тобой, что некоторые из их наемников теперь с нами? И не только. У меня есть чем встретить банкиров с их засратым турниром и отборными заграничными горлорезами. У меня все давно готово и есть две линии обороны, которые им не пройти. Не думал, что так рано все начнется. До передачи денег. Уж понятия не имею, как им все это удалось провернуть в тайне от меня... Конечно, мы только вернулись, но. Уверен, что Медичи не знают, что я в Братстве. Или знают?

Он смотрит мне в лицо, будто пытается прочитать ответ. От вони и воскурений першит в горле, я закашливаюсь. Наконец удалось распрощаться с вязким комком, елозившим в гортани. Легкие чуть не вывалились, из носа хлещут кровавые сопли, веревка вгрызается в тело.

— Плохо тебе? — в голосе Маэстро звучит людоедское сочувствие. — Никак приболел.

Первый слабый вдох обжигает. Но я дышу. Остальное можно пережить.

— Ты мне объясни, — каждое чертово слово дается с трудом, — как на такое можно пойти добровольно и в числе первых, если я правильно понял?

— Держу нос по ветру, что и тебе советую. Мир принадлежит не тем, кто может его купить, а тому единственному, кто может его уничтожить. Ему, — Гвидо Лупо кивает в сторону Алоизио, который медленно и пафосно спускается на подъемнике к своей пастве, — Это и есть настоящая сила и власть. Только не все успели это понять.

— Хорошо, что ты такой понятливый.

— Жизнь заставила. Не всех несчастных сироток вытаскивают из грязи добрые герцоги. Некоторые вынуждены выбираться сами. Ты только посмотри на это.

Я и смотрю. Смотрю во все глаза. Больные умирающие люди, кто шатаясь, кто на коленях или ползком, толкаясь, приближаются к своему спасителю. Дрожащие руки цепляются за его одежду. Алоизио благостно улыбается — само милосердие, будто не он их заразил. Сбрасывает одежду. Люди рвут ее, прижимают к губам лоскутки. Король крыс широко разводит руки. Бубоны не только под мышками или в паху, все тело его в чумных пустулах и открытых язвах. Да он, мать его, сплошной гнойник. Вонь становится нестерпимой. Огромная тень Алоизио падает на Иисуса, воскрешающего Лазаря.

— Вкусите плоть мою, — тянет он нараспев, — пейте кровь мою.

Людей не приходится долго упрашивать: они целуют его, лижут, вставляют пальцы в гноящиеся раны, суют их в рот. В экстазе размазывают вонючую жижу по своей коже. У Алоизио Бонфанти блаженнейшее выражение лица, как во время оргазма... Впрочем, почему как — с этим делом ему тоже помог кто-то из коленопреклоненных. Даже драка за эту честь завязалась. С меня довольно.

— Стесняюсь спросить, — насколько позволяют путы, поворачиваюсь к Маэстро, — Ты куда лизал?

По его лицу пробегает гримаса боли. Кажется, что он вот-вот врежет. И он таки не в силах больше сдерживать гнев. Разворачивает меня, ставит на колени и бьет. Ногой в живот. С размаху. Резко толкает на пол, чтобы я ударился разбитым лицом.

— Я на тебя посмотрю, — смеется он, когда я сгибаюсь пополам, а путы жестко врезаются в тело. Маэстро мало — он добавляет ногой по почкам, ну и по яйцам, разумеется. Стараясь не доставлять ему удовольствия бурными криками и стонами, прижимаю колени к животу. Насколько веревки позволяют.

— Есть бог на небе, — сладко потягивается Маэстро, — Три года об этом мечтал. Жаль в рожу нельзя — учитель не одобрит.

Кое-как удается восстановить дыхание. Тварь в ярости.

— Кстати, ты заметил, что учитель положил глаз на мадонну? — паскудно усмехается Лупо. — Обидно, я так надеялся, что мне перепадёт. Теперь только после него... Может и к лучшему — он умеет их ломать. Мне меньше забот. Посоветуешь, что ей нравится? Впрочем, неважно. Сучка-то горячая — из тех, что всегда в течке. Воссоединимся однажды.

Маэстро резко вздергивает меня. Разворачивает так, чтобы я мог наблюдать за Спасением:

— У тебя, я вижу, никаких возражений. Стоило немного прибить — и весь норов в жопу, и пасть сама собой заткнулась. Это хорошо. Так на чем я остановился? Ах, да... Достает, знаешь, когда баба тобой помыкает. Вытворяет, что ей вздумается, нет бы дома сидеть и детей нянчить... И смотрит еще, стерва, как сквозь тебя. Будто для нее тебя и нет вовсе или ты не мужчина. Всего лишь разновидность прислуги. Вот прям хочется отыграться за все. Да что в ней такого, чтобы столько власти ей дать? Красивая, говорит на всех языках, считает и соображает быстро, чтобы влиятельным мужикам головы и яйца крутить в нужную сторону. Ненавижу ее, терпеть не могу... Вот только слышал, как она колыбельную поет?

Маэстро замолкает и в глазах его мелькает что-то человечное, истинное.

— Лучше бы ты на лютне играл, — говорю.

— Лучше бы, — соглашается он, показывая свой обычный волчий оскал. — Хорошо, что теперь я крыса. Все стало проще.... Долго же ты держишься. Пора бы уже корчиться в лихорадке. Поздравляю, такое конское здоровье нынче в диковину.

Кряхтя и поскуливая, сжимаюсь и группируюсь, насколько это возможно в моем положении. Маэстро не видит в этом ничего подозрительного — связанному и избитому человеку нелегко найти удобную позу. Да и на чуму можно списать.

— Ты мне одно объясни, если можешь. Все ваши братья веселые. Из тех, что я видел, только ты и монгол несчастны. Почему?

— С чего ты взял, что я несчастен? — Гвидо даже не разозлился, — Не скалю зубы, как эти идиоты? Не скачу на одной ножке, как придурок Гоцци? Ну да, признаться, с этим их избавлением от боли мира что-то не так. Большего ожидал. Ни черта не забылось. Все со мной.

Тем временем Король крыс целует свою паству в губы одного за другим.

— Отныне ты спасен для новой жизни — говорит он, обнимая каждого.

Бубоны сходят и у Алоизио и у спасенных. Во всяком случае у тех из них, кто оголился. Все происходит прямо на глазах — это вам не мироточивые статуи святых и не жалкие мощи в роскошных ковчегах. Подлинному чуду трудно что-то противопоставить.

Братья помогают своему учителю облечься в очередную белоснежную рясу, он не торопясь направляется к нам.

Маэстро быстро опускается на корточки. Шепчет:

— У тебя будет один шанс. Когда станет понятно, что ты заболел. Тебя освободят и я передам тебе корд. Бей сразу, потому что эта его чума, она быстрая, опомниться не успеешь.

— Смысл мне его убивать теперь?

— Разве ты не хочешь спасти мадонну и детей?

— И оставить их на тебя? Черта лысого.

— А так они достанутся ему. И сам-то ты хочешь жить в его власти? Мне вот перед Спасением об этом не рассказывали. Была у меня дурацкая мысль прикончить его после Спасения... Но сукин сын сразу же устроил казнь взбунтовавшегося брата.

— Твой план выгоден только тебе, — холодно замечаю я, — Что я с него поимею?

— Чистую и героическую смерть — я тебя зарублю. Ты доволен?

— Рыдаю от счастья.

— Подумай, — Гвидо выпрямился. — Немного времени у тебя есть.

Король крыс поднимается по лестнице. Каждый шаг — удар сердца.

— Метаморфис, — шепчу я одними губами, мрак шевелится внутри. У него появляется плотность, сила, энергия. Только тихо, не бросаемся в драку очертя голову, подпустим поближе. Удовлетворенный рык вместо ответа.

— Секретничаете? — насмешливо спрашивает Алоизио, — Понимаю. У вас много общего.

Будто в подтверждение этого мы с Гвидо пренебрежительно фыркаем.

— А что оргии не будет? — деликатно интересуюсь, — Жаль. Гоцци мне обещал воссоединение с Братством.

— Они воссоединятся, — отзывается Алоизио с ухмылкой, — В доме Гонфалоньера. Но Капелли и без меня обойдется... Сейчас важнее спасти тебя. Ты слишком ценное приобретение. Тут уж не до оргий.

Он придирчиво рассматривает меня. Я же наблюдаю за тем, как братья уводят новообращенных.

— Странно, — он кладет ладонь мне на лоб, — Выглядишь совершенно здоровым. Ни жара, ни испарины.

— С чего бы? У вас тут холодно, — шмыгаю я разбитым носом.

— Пора бы уже заболеть.

После его слов меня и правда пронзает сильная боль. Тьма закипает в крови, растекается по телу тонкими ядовитыми струйкам, врываясь в каждый мускул, оплетая паутиной невидимого огня. На смену боли приходит ощущение невероятной силы и могущества — одновременно экстаз и безумие. Мир становится ярче, а все чувства обостряются. Внешне оставаясь собой, я меняюсь внутри, превращаюсь в нечто иное. Стены и барьеры, которые я тщательно выстраиваю день за днем, чтобы спасти свою душу, сгорают в один миг.  Я не человек и не зверь. Я — живой сгусток пламени.  Я — это он. Тварь на свободе.

***Загрузите NovelToon, чтобы насладиться лучшим впечатлением от чтения!***