Глава 8. Базилика Сан-Лоренцо

Просыпаемся рано, в одной постели с двумя детьми и пятью кошками. Отчаянно, едва не скатываясь с кровати, пытаюсь дотянуться до своих портков — надо беречь чистоту и невинность Лукреции. Целомудренно натягиваю их под одеялом.

—  У тебя столько шрамов, — шепчет малышка, приоткрыв глаза.

— Я ужасно неуклюжий. Часто натыкаюсь на острые предметы.

— Пожалуйста, будь осторожнее, — просит Лукреция и я обещаю постараться. Луиджи перекатывается к нам через маму и теперь со всеми тремя можно пообниматься, потискаться, пощекотаться, побороться и даже немного покусаться. Дети захлебываются от смеха, Лоренца улыбается. В ее глазах столько любви и нежности, что мне становится не по себе  — никто на меня так раньше не смотрел. Прикасаюсь к ее щеке, ее губы легонько целуют мою ладонь. Для себя решаю, что даже если Король крыс бессмертен, он все равно не жилец на этом свете. Я его достану.

За завтраком просматриваю планы склада и дома Бьянчи — пригодится. Дом как дом, недалеко от новых Римских ворот. Склад — другое дело: современное трехэтажное здание у реки Арно. Два подъемника — внутренний и внешний. Внутренний работает на все этажи и подвал — удобно. На первом этаже просторное помещение для лавки и конторы, на втором и третьем хранятся товары. Окна на верхних этажах маленькие, под потолком и уж наверняка снабжены решетками от воров. Если занимаешься темными делишками, лучше места не найти.

Передаю рисунки и чертежи Курту, который принес мою одежду. Лоренца дружески вручает ему булочку, чтобы скрасить изучение планов. Курт пристраивается на кушетке. Дожевывая булочку, он тыкает пальцем в склад. Хорошо, когда тебя понимают без слов. Лоренца тем временем сетует на то, что расстроились поставки устриц с побережья, а было бы недурно к завтраку, но чума, а еще неблагоприятная политическая ситуация в Лукке, с которой опять поссорилась Флоренция. А ведь многие говорят, что надо решить этот вопрос военным путем раз и навсегда... Многозначительный взгляд в мою сторону.

—  Раз и навсегда у вас ничего не решается, — возражаю, — Тем более военным путем. Но, да, я понимаю, что в Италии у меня всегда будет работа.

—  А также полная независимость и свобода действий, — мило улыбается она, — Что еще важнее.

Мысль собрать свою «Великую компанию» по образцу Вернера фон Урслингена и весело воевать с ним же и ему подобными за разные итальянские города заманчива. В первый раз я приехал во Флоренцию в составе войска герцога Франконского, нанятого Медичи, чтобы разбить Урслингена, которого наняла Пиза, мерившаяся силами с Флоренцией. С тех пор и не люблю подонка. Да и что хорошего можно сказать о человеке, чей девиз звучит: «Враг Бога, милосердия и сострадания». Разве что признать за ним смелость, честность и прямоту.

—  А где сейчас Урслинген?

Курт и Лоренца дружно закатывают глаза. Курт издает горловой звук, Лоренца горько вздыхает.

—  У него кондотта кажется с Каэтани, если она еще не разорвана, потому что случилось несколько поражений. Забудь об Урслингене. Может идея выпустить ему кишки и кажется тебе забавной, но его звезда угасает. Время взойти новой.

Лоренца не любит прямое давление, а потому мысль не продолжает, чтобы дать семенам пустить корни.

—  Если бы он приехал на турнир было бы веселее, — говорю, — Да что вы на меня так смотрите? Люблю опасных и циничных соперников.

 — Крысиного короля тебе мало, amore mio?

Курт одобрительно крякает и стучит пальцем по виску.

—  Крысиный король мне славы в Италии не добавит, — возражаю я, — И сумму будущей кондотты не увеличит.

—  Amore mio, — сладострастно шепчет Лоренца, — А ты даже практичнее, чем я думала. Хочешь я куплю Гварнерио для тебя? Не самая дорогая вещь в этом мире. Не дороже честной куртизанки на данный момент. К сожалению он не может находиться во Флоренции под страхом смертной казни, а вот это уже потребует серьезных затрат.

—  Не надо мне ни кондотьеров, ни куртизанок... И я ещё ничего не решил, - предупреждаю я на всякий случай.

—  Неужели?  — смеётся она, — А я уже подыскиваю дом и придумываю имя для нашего первенца.

—  Нам не нужны дети. У нас уже есть, — сгребаю мелюзгу в охапку.

—  А я бы ещё завела одного или двух для надёжности.

Дети не упускают возможностей побаловаться, но к десерту относятся со всей серьезностью. Лоренца торопит их, потому что мы отправляемся на мессу в базилику Сан-Лоренцо, расположенную неподалеку от палаццо. Она продумала наш первый выход на люди в статусе почти помолвленных до мелочей. Верхнее платье из узорчатого черного аксамита схвачено золотым пояском, под ним бархатное платье глубокого винного цвета. Платьице Лукреции из такого же винного бархата. Луиджи в черном бархате, но в вырезах виднеется белый шелк. На голове шапочка в тон платью сестры. На мне пурпуэн из лучшего бургундского шерстяного бархата, который ничем не уступает флорентийскому шелковому, пояс с золотыми бляхами и кинжал в красивых ножнах. Складки шаперона почти скрывают изуродованную часть лица. Лоренца напоминает мне про дарёную золотую цепь с рубинами и торжественно ее застегивает — теперь хоть позируй на парадный семейный портрет.

С нами идут все Медичи с чадами и домочадцами и скромный рыцарь фон Шварцбарт, наряженный бургундским графом.

На площади у базилики собралось много людей и я беру Лукрецию на руки.

—  Луиджи,  — говорю, — Возьми-ка маму за руку, чтобы ее у нас не украли, потому что она слишком красивая.

Луиджи рад стараться.

—  Слишком не бывает, — Лоренца берет меня под локоть.

Краски здесь такие же яркие, как в Бургундии, а вот фасоны попроще. Шлейфы и носки обуви короче, рукава узкие и не тащатся по мостовой. В Бургундии одежда — важнейшая вещь. Она говорит обо всем. У нас только по одежде и обуви легко отличить графиню от герцогини и барона от графа. Во Флоренции затруднительно даже отличить простолюдина от дворянина. Все заметно практичнее. Сразу видно, что местные богачи — торговый люд, к праздной жизни непривычный. Здесь всем некогда, у каждого есть какое-то дело, а если такового нет, то он наверняка политиканствует, что тоже находит отражение в одежде — надо же подчеркнуть партийную принадлежность.

А вариантов множество! Гибеллинов, сторонников императора, из Флоренции изгнали, но есть паписты, гвельфы, которые тоже делятся на партии. Тех из них, кто относит себя к «умеренным» и поддерживает отношения с гибеллинами, тоже периодически изгоняют — даже самого Данте умудрились в свое время. Есть и чисто флорентийские партии: аристократы, «жирный народ» — богатые цеха и купцы, а также «тощий народ» — бедные цеха, мелкие лавочники и торговцы с рынка, ремесленники, работники мануфактур. Эту партию и возглавляют Медичи.

Всем здесь, в том числе и политикой, правит коммерция. Коммерцией заниматься не зазорно даже тем, чей род идёт от римских патрициев или Карла Великого. Ею не брезгуют дамы, особенно вдовы, которые продолжают дела мужей. Никого это не удивляет, никому не мешает, никто не осуждает. Бросается в глаза, что головы женщин едва покрыты. Всевожможные сеточки, крошечные шапочки, обручи, диадемы, невесомые и почти невидимые покрывала — на этом все. Волосы здесь очень важны — их дерзко выставляют напоказ. Вырезы тоже очень глубокие. Их, как правило, целомудренно прикрывают батистом нижних сорочек, но соски порой неудержимо рвутся на волю сквозь тонкую ткань.

— Смотрите-ка, — смущается Шварцбарт, замирая на широкой лестнице, ведущей в церковь, — Те милые дамы без конца шлют мне воздушные поцелуи.

Мы с Лоренцей поворачиваемся в указанном направлении. Видим жёлтые ленты и стриженые челки. Я тоже собираю шквал воздушных поцелуев, вряд ли они могут предназначаться Лоренце, которую эти дамы не жалуют.

—  О, милый мессир Ральф, — похлопывает она рыцаря по плечу, — Их ввел в соблазн ваш богатый наряд. А за мессиром Робаром они уже давно охотятся. У них кажется даже пари на этот счёт есть. И ставка все время повышается.

—  Черт возьми, как приятно слышать, что ты кому-то нужен.

—  А мне приятно, что никто из них пока не выиграл, amore mio.

 — У них нет шансов.

— А вот это ещё приятнее.

—  Да кто они? — волнуется Шварцбарт, — Я заметил, что никто из дам здесь не носит прически с челками. Только они. Но они так богато одеты, что просто не могут быть... продажными женщинами.

—  Да бляди они, бляди, — врезается в наш разговор высокий худощавый мужчина лет тридцати пяти в алом шапероне, — Путаны. И для них отведено отдельное место в Дантовом аду. Нет, вы только посмотрите, наша маленькая Лукреция просто ангелочек.

Он треплет девочку по щечке, приветливо кивает мне и мы пожимаем друг другу руки.

—  Всем нам отведено место в Дантовом аду, синьор Боккаччо, — Лоренца протягивает руку для поцелуя, — Вам так наверняка уготовано что-то особенное. И вы бы предупреждали, когда затыкать детям уши. Эти девушки всего лишь честные куртизанки.

—  Честные? — возмущается синьор Боккаччо, — Вы знаете их расценки, мадонна?

—  Мне хоть и без надобности расценки куртизанок, но я знаю, кто во Флоренции сколько зарабатывает. И вы в том числе, мой дорогой друг.

—  Так о чем разговор?! Сколько бы не просили за чью-то задницу, она все равно остается задницей. Какая уж тут честность. Рад вашему возвращению, мадонна. Без вас Флоренция превратилась в скучное и безрадостное место... Впрочем, я слышал, что едва вернув, вас собираются похитить. Или вы хотите остаться с нами, мессер Робар?

 — Мне почему-то кажется, что на одном месте мы не засидимся.

—  Отличный выбор в свете последних новостей. Мессер...

—  ... фон Шварцбарт

—  ...тоже участвуете в турнире?

 — Да, синьор.

 — Об этом столько говорят, столько говорят... Вы, бургундцы, помешаны на турнирах, но у нас их тоже обожают.

—  А как же скачки? — напоминаю я.

—  И скачки, разумеется. Приятной вам мессы, дорогие мои, надеюсь я не буду очень громко храпеть во время проповеди. Это было бы возмутительно.

Боккаччо решительно протискивается вверх по лестнице, а мессир Ральф в недоумении смотрит на меня:

—  Это ещё кто? Банкир? Купец?

—  Писатель.

—  Ничего тут не поймёшь. И как общаются с писателями?

—  Как с людьми, - говорю мрачно, — «Посторонись, простолюдин!» здесь не в ходу.

—  Ты нас идеализируешь, — возражает Лоренца, — Кстати, синьор Боккаччо в последнее время собирает всякие похабные истории, если вам, мессир Ральф, таковые известны поделитесь с ним.

—  А зачем ему похабные истории?

—  Хочет книгу написать.

—  И что? Это приносит деньги?

 — Не такие, как честным куртизанкам, но все же приносит.

 — Тогда я сам запишу все похабные истории, которые знаю. Без вашего Боккаччо обойдусь. Что мне еще делать долгими зимними вечерами? Я никого здесь не знаю, едва понимаю язык, а честные куртизанки, если верить писателю, мне явно не по карману.

—  Ах не прибедняйтесь, — улыбается Лоренца, — После турнира, вы наверняка похитите чье-то сердце и не одно.

Здесь же мы встречаем будущих участников турнира. Среди них несколько французов и немцев — я знаю почти всех и кое-кого из местных рыцарей тоже. А вот с шотландскими рыцарями я не знаком и имена их мне ни о чем не говорят. Скорей всего, тоже наемники из рыцарской бедноты, как Шварцбарт. Знакомимся со всеми, пожимаем руки.

В базилике мы занимаем почетное место. Лоренца и дети искренне молятся. Пялясь в открытый молитвенник и исподтишка поглядывая по сторонам, я замечаю слезы в глазах Лоренцы. Хоть я и не безбожник, но не выходит у меня молиться. Могу бубнить «Отче наш», «Верую» и «Дева Мария, радуйся», когда надо изобразить из себя доброго католика, а вот помолиться от души пока не удавалось. Чувствую, что не имею на это права. Не только потому, что я закоренелый грешник. Гадское двойное нутро мешает, глумится, насмешничает. Так что уж прости, Господи, есть как есть, а дальше только хуже будет.

От тщетных попыток изобразить благочестие меня отвлекает отвратительная вонь, постепенно заполняющая базилику. Запах мочи и гниющей плоти, щедро залитый мощнейшими благовониями. Так могло бы пахнуть от человека с застарелой подагрой, с богачами и аристократами это часто случается, или со смертельной опухолью на последней стадии. Но какая болезнь смердит крысами, я понятия не имею.

Мрак внутри клубится, рычит просыпаясь. Верный признак, что без колдовства не обошлось. Загоняю тварь поглубже. Не в церкви.

Уткнувшись носом в молитвенник, опускаю голову так, чтобы край шаперона бросал тень на лицо, и оборачиваюсь в поисках источника вони. Конечно же, я замечаю Гонфалоньера Бьянчи, входящего в церковь, — его легко отличить по алой мантии, высокому головному убору из красного фетра и должностной цепи. На вид это обычный дородный купец, но стоит ему поравняться с нашей скамьей и пренебрежительно кивнуть, я успеваю посмотреть ему в глаза. В них что-то такое чуждое, кромешное и совершенно нелепое на заплывшем жиром лице.

За ним следуют два парня славянской внешности ростом и статью с Гоше де Римона, если не больше. Я тут же отворачиваюсь, не стоит лишний раз встречаться взглядом с Гонфалоньером и его подручными. Они точно также высматривают новые лица в окружении Медичи.

—  Вы уже его слышите? — замечает синьор Джакомо, внимательно глядя мне в лицо.

—  Скорее носом чую.

—  Я еще нет. Он уйдет до того как пробьет половину. Запах постепенно становится нестерпимым. Наш магистр считает, что королю трудно одновременно поддерживать чужой облик и избегать разложения.

—  Ваш магистр?

—  Ученый маг. Вы хотите с ним встретиться?

—  Может быть, — от большинства людей, именующих себя учёными магами пользы нет или она ничтожна. С другой стороны, вряд ли обычный шарлатан заинтересовал бы Медичи.

—  Для начала я должен сам осмотреться... Эти два здоровяка — охрана Гонфалоньера?

—  Хорваты из Далмации. Тоже братья-крысы. Монгол не ходит с ним, когда надо изображать Гонфалоньера. Странно бы выглядело, согласитесь. А хорваты на месте.

Пророчество синьора Джакомо сбывается в точности, когда тяжёлые шаги Гонфалоньера стихают, звонарь отбивает полчаса. Отвратительная вонь к тому времени заполняет всю церковь, кто-то чихает, кто-то кашляет, беременные женщины теряют сознание.

***Загрузите NovelToon, чтобы насладиться лучшим впечатлением от чтения!***