Глава 12. Тварь

Ётунов помёт! Только-только задремал и на тебе — «метаморфис». Даже не успеваю обругать гаденыша, как он того заслуживает. Чуйка подсказывает — мы в беде. Пытаюсь понять, во что мальчик вляпался на этот раз. Его-то нет рядом — хлопнулся в обморок наш куртуазный герой-любовник и похоже, что от кровопотери. Ещё одна рана. Оставляй такого без присмотра!

Прошло не очень много времени — все еще ночь. Мое тело лежит на мостовой в луже... Дождь льет сплошной стеной. Шум, топот... не время гадать бегут они за мной или им вздумалось прогуляться ночью в грозу. Собравшись с силами, я встаю на ноги.

Два мужика размером с троллей-подростков — на голову выше меня и раза в два крупнее. И еще три крысы — откуда вы только беретесь?

— Маэстро, ты что ли? — орет один из троллей , — Ты что сдурел, заради бога?

Странный акцент. Славянский?

— Это не Маэстро, Юрай. Это тощий лягушатник, которого Гоцци притащил...

— Какой я тебе лягушатник?! — рычу утробно.

Азарт берсерка бередит кровь. Боль забывается сама собой. Битва. Мной владеет битва. Во имя Тора, как же давно... Как же давно я не держал топор! Сам, без мальчика. Какое же это неземное наслаждение — хряснуть со всей дури по живой плоти, и чтобы осколки костей и кровища во все стороны. А по черепу! Этот глухой звук и разлетающиеся мозги... Рычу и смеюсь от счастья.

Негодяи все же напялили кое-какую броню, изрядно испортив мне удовольствие и зазубрив топор. И за это они, слабаки неповоротливые, жестоко поплатились. Видать, дивились, отправляясь в пекло, что их примитивные железяки не такая уж надежная защита от мощи моего удара. Жаль, скальды не воспоют мою ярость и силу: во-первых, потому что свидетелей нет, а во-вторых, нынче модно покрыться броней с ног до головы, чинненько гарцевать на лошадке и куртуазно тыкать друг друга палками. Жалкие потомки. Пятеро, Один, пятеро! Встречай пополнение, Хель!

Я стою, раскинув руки, грязный, окровавленный, под проливным дождем. Жадно пью воду небес, смешанную с кровью врагов, стекающей по лицу. Молнии бьют в землю на расстоянии вытянутой руки, насыщая тело древней силой природы — первородной, чистой, истинной, языческой силой. Небесная вода, небесный огонь, воздух, матушка земля — я ваше дитя. Ваша плоть и кровь. Я здесь! Дайте мне сил.

— Тор! Один!

Молния бьет в шаге от меня, прямо перед глазами. Это частично ослепляет, но я прихожу в себя после кровавого экстаза битвы. Отвязываю заплечный мешок — сукно изрядно набралось воды под проливным дождем, отяжелело, давит на рану. Потаскаю останки Крысиного короля в руке.

Двигаюсь так быстро, насколько позволяет рана в бедре, не разбирая дороги. Сила бури, неожиданный дар богов, надежно держит меня на ногах. Знать бы ещё, бегу ли я в правильном направлении. Чужой город... Я был здесь раньше, помню это место. Но мальчик ориентируется лучше, я пытаюсь его разбудить — тщетно. Может, сделает мне одолжение и отправится в свое Чистилище на перевоспитание. Для райского блаженства или адских мук мой добрый католик еще не созрел.

Вспоминаю место. Дом, где можно спрятаться и пересидеть и порвать всех, кто осмелится ко мне подобраться. Прислушиваюсь к своей интуиции и отголоскам нашей общей памяти. Базилика Санта-Кроче. Она рядом, я помню, как она выглядит. Дорогу от церкви до дома тоже помню.

Больше не бегу, берегу силы. Энергии, которую я зачерпнул, пока хватает, но с каждым шагом яснее чувствуются раны и боль. Кровь. Кровь нельзя терять... Надеюсь, за Куртом никто не гонялся по городу, и он уже в доме. Заштопает, как обычно. Если что, то с ногой сам справлюсь, а вот с гадской раной от сабли придется потерпеть.

Немного поплутав, — в этом проклятом городе сплошные стройки, а я не в том состоянии и настроении, чтобы переть через них напрямик — я нахожу дом. Дом удобный для наших целей, на одно окно. Зато целых четыре этажа. Похож на башню. Дым идет из трубы. Хорошо, значит Курт уже здесь.

Нет. Замираю. Что-то не так. Тяну носом воздух. В доме один человек, но это не Курт... Самка... Женщина, так правильно. Да, совсем я одичал и озверел — очень уж давно не выбирался в свет. Она волшебно пахнет. Не только чистой кожей и волосами, не только женским, манящим, в полном расцвете жизненных сил. Что-то ещё такое сложное и изысканное... Круговорот ароматов. Ваниль с дымком, специи и восточные благовония, бергамот, амбра и кедр... Цветы: роза, жасмин... Ирис. Он кружит мне голову, пьянит. И ладан, как напоминание одновременно о бренности бытия и божественной сути любви. Я забываю о боли. Я узнаю этот аромат, который можно спеть, как песню. Магия. Чистейшая магия...

Я знаю эту женщину. Я хочу ее.

Уняв острое желание выбить дверь топором — вспомни о манерах, невежа, какая-то часть тебя галантный, мать его, рыцарь! — настойчиво стучу в дверь. Понятия не имею, как по куртуазным правилам дама должна встречать рыцаря, явившегося на порог с отрубленной головой в одной руке и окровавленным топором в другой. Общая память на этот случай ничего не подсказывает.

Женский силуэт со свечой в окне. Мое поднятое вверх лицо освещает молния. Его сегодня малость попортили, но меня узнают. Торопливые шаги за дверью. Сердце несется вскачь...

— Робар, называет она меня его постылым именем, но дверь не отпирает. — Слово?

Конечно, я знаю условное слово. Общая память услужливо подсказывает. И раньше слышал его, будто во сне. Греки считали, говорила она мальчику, что истинная любовь включает в себя: «эрос», «филию» —  дружбу и «агапе» — жертвенность. Мальчик любит греческие слова.

Но мой голос. Он выдаст меня и испугает ее.

Прижавшись к двери всем телом, поглаживаю дерево, будто женское тело за ним. Хрипло шепчу:

— Филия.

Дверь открывается без промедления. Едва не падаю в ее объятия, но все же отстраняюсь. Я вымок до нитки, на одежде грязь, кровь и черт знает что еще. Надо соблюдать хоть какие-то приличия.

Она ждёт меня и даже рада мне. В свете одинокой свечи ее лицо прекрасно... На ней мужская одежда, в руке кочерга, но она откладывает ее, когда видит меня. А зря.

— Amore mio, ты ранен?

Да, горько вздыхаю, мы же любовники. Но это другой я — мальчик. Все лучшее достается ему, мне только кровь, грязь и кромешный ад. Я же зло и тьма. Я — тварь, пожирающая изнутри. Я существую для грязной работы. Все, что мне позволено — подглядывать иногда за его жизнью... Кто меня подпустит к Лоренце?

Так ее зовут — Лоренца де Медичи. Есть ещё другая. Прекрасная девственница, которую тщательно прячут от меня, как принцессу в башне из слоновой кости от злого дракона. И пусть, вот что бы я делал с трудным подростком? Нет, только Лоренца. Только она мне нужна. Я знал, всегда знал, что мы встретимся наедине. Какая удача, что она сама меня нашла.

— Раздевайся немедленно.

Что, вот так с порога?

— Ты весь мокрый и дрожишь.

Ах, в этом смысле. Я закрываю дверь и задвигаю засов. Она решительно забирает у меня топор и свёрток.

— Это что? Боже, — догадывается она, — Его голова, да? Гадость какая.

Видя, что я веду себя как полный идиот и пялюсь на нее, будто впервые вижу, она стаскивает с меня мокрую одежду. Штаны я все же догадываюсь снять сам. Кое-что там не скрыть. Развожу руками, мол, очень рад тебя видеть, любимая. Она смеётся.

— Похоже ты не везде замерз. Идём на кухню, там тепло и я согрела воду. Знала, что понадобится.

Узелок с головой она тоже берет с собой, торжественно устраивает в ведро и накрывает тряпкой.

Замечаю, что она смотрит на меня. Смотрит внимательно и к ее волшебному благоуханию вдруг примешивается запах страха. Понимает, кто я? То есть понимает, что я не он. Что-то другое в моих глазах. При этом она ураганом носится по кухне, хлопочет, как ни в чем не бывало. Зажигает свечи, накрывает простыней широкую скамью у очага. Эта женщина умеет притворяться лучше всех, кого я знаю. И нервы у нее из стали.

— Позволь мне осмотреть раны, amore mio.

Преодолевая страх, она приближается ко мне. Ее запах, походка, глаза, волосы... я дрожу от нетерпения.

— Где вы держите снадобья и инструменты? У Курта наверняка что-то припасено.

Тупо пялюсь на нее, не зная как поступить.

— Amore mio, ты не говоришь, когда ты такой? — сочувственно спрашивает она.

Это Лоренца — сразу быка за рога. В недомолвки мы играть не будем. Тем лучше.

— Говорю.

Мой голос такой низкий, глубокий и хриплый, что похож на звериный рык. Но я не зверь. Я не зверь. Я должен ей это объяснить, но вместо этого рычу, злюсь на себя и на нее почему-то. Грубо толкаю ее на стол, рву ворот сорочки, впиваюсь губами да и зубами в шею. Отросшая щетина трётся о нежную кожу. Она неожиданно ласково поглаживает меня. Но стоит мне успокоиться и поверить, что я принят, крепко хватает за волосы, бьёт по лицу. По-женски, ладонью, но с силой. А ему она никогда не отказывала. Никогда. Как будто я не знаю! Да они переспали в день знакомства — молодые и необузданные. Я смотрю на нее зло и обижено. Она старалась причинить поменьше вреда, метила в лоб, но зацепила глаз. По щеке стекает непрошеная, обжигающая слеза.

— Cretino! Кто бы ты ни был, что бы о себе не возомнил, ты в человеческом теле и оно теряет кровь. Это тело моего любимого.

Она настроена решительно, но ее рука нежно вытирает слезу с моего лица. Отчего я злюсь ещё сильнее. Так пусть он сдохнет, твой любимый! Жалкий человечек с дурацкими принципами. Как-нибудь сменю тело, найду тебя...

Меня останавливает досадная мысль. Да я же понятия не имею, как оказался в этом теле. А вдруг это случайное чудо, каприз богов, и тело невозможно поменять. Это же не одежда... Вдруг мальчик единственный в своем роде. Вдруг все, что у меня есть — это одна до смешного короткая человеческая жизнь и та пополам с ним. Но я согласен даже на это. Я хочу жить, сражаться, любить и страдать — всё, что угодно, лишь бы не бродить одиноким призраком по холодной пустыне вечности. С пиршествами Вальгаллы мне не улыбнулось, увы. Не случилось умереть в бою с мечом в руке. Меня убили подло — зарезали, как свинью на бойне. Да и тело хорошее, мне нравится. Привык к нему, не хочу потерять. Показываю Лоренце сундук, где Курт припрятал снадобья.

— Спасибо, amore mio, — хорошо, что она не называет меня чужим именем. — Ты ведь мой любимый, что бы ты о себе не думал.

Смеюсь. Это звучит глухо и раскатисто, как львиный рык. Если бы ты знала, с кем разговариваешь! И что за жалкую жизнь я вынужден влачить — меня жестоко поработили, держат взаперти и выпускают, когда я нужен. И да, это все твой любимый сделал, кто же еще.

Лоренца усаживает меня на скамью у очага, протирает теплым мокрым полотенцем все тело, моет волосы, промывает раны. Повторяет все это с помощью аквавита, как научил ее Курт, уничтожая чумных скотинок, если какие из них не смыли дождь и теплая вода. Прикосновения такие нежные, что я боюсь дышать, не хочу, чтобы это закончилось. Аквавит обжигает, проникая в порезы и ссадины, но Лоренца наносит волшебный эликсир осторожно, только по краям. Она хочет перевязать рану на ноге, но я мотаю головой, показывая на спину и плечо, а сам роюсь в сундучке Курта. Нахожу иглу и нить.

— Подожди, тут граппа есть, — шепот Лоренцы обжигает ухо.

От граппы не откажусь — с чего бы? Не верю, что она облегчит боль, но хоть отвлечет немного. У Курта есть опий, но я понятия не имею, как он сейчас подействует, а потому предпочитаю не рисковать.

Молча сосу граппу, пока она перевязывает плечо. Становится чуть легче. Прикусив губу, начинаю шить. Дико больно, хочется выть. Спешу закончить это дело, пока силы стихий не иссякли. Лоренца смотрит на мои быстрые и уверенные стежки с удивленным уважением.

— Даже лучше, чем Курт.

Ха, Курт... Он молодчина, как для человека, и отличный лекарь, но где ему взять тысячелетний опыт?

Перевязываем рану. Лоренца заботливо кутает меня в нагретую простыню. А сверху еще и накрывает своим плащом из мягкого сукна. Наливает еще граппы, себе тоже. Вероятно для храбрости. Мне вдруг становится хорошо и тепло. И, честно говоря, я тронут едва не до слез. Я сражаюсь, на меня орут, бьют, часто очень больно, подчиняют чертовыми «метаморфисами»... Никто никогда не думал позаботиться обо мне, погладить по шерстке.

— Знаешь, что я думаю? — говорит Лоренца, садясь рядом, — Ты собрал свои плохие, как ты думаешь, качества и запер сюда. Когда тебе больно или страшно, ты выпускаешь эту часть себя. Сильную, но злую и дикую.

Опять насмешила. Люблю рациональные объяснения. Хотя в ее теории есть некоторое изящество.

— Если нет, то кто ты?

— Любопытство погубило кошку, — рычу я.

— Ого, целых три слова! Какой это язык? Один из древнегерманских? Предшественник бургундского?

— Может быть, — я стараюсь говорить тише и мягче, но все равно получается адски,— Давно ни с кем не говорил... как сейчас с тобой.

— Меня не пугает твой голос. Даже нравится. Я люблю тебя и принимаю всегда. Любым.

Ее ладони ложатся на мое лицо. В поцелуе столько страсти и нежности. Обнимаю ее крепко-крепко. Мое время на исходе, мальчик скоро вернется, я чувствую это. И я говорю ей то, что он, придурок, до сих пор ни разу не сказал. По забывчивости, конечно.

— Я люблю тебя.

— Так возьми меня, — шепчет Лоренца.

Дважды просить ей не приходится. Умираю от желания, но прикосновение одежды невыносимо — помогаю Лоренце избавиться от нее, как от ненавистных оков. Только живая, пылающая плоть. Дальнейшее проносится как в тумане — все сводится к бесконечной череде оргазмов и семяизвержений, бездумному животному торжеству и счастью... Рычу и плачу. У меня давно этого не было — годы, века. Теперь кажется, не было никогда, потому что я никого так не хотел. И никто так не хотел меня.

— Будь со мной, — шепчу я ей на языке римлян, когда наши тела медленно затихают, но все еще не желают разъединяться. Итальянский теперь сильно отличается. Когда мальчик рядом, я могу говорить на любом языке, которым он владеет. Без него это почему-то сложнее, но Лоренца знает латынь, пусть и в современном варианте. Шепот дается мне легче и звучит не так страшно. Мы переворачиваемся на бок — так удобнее и раны напоминают о себе меньше, во всяком случае рана на ноге. Терять бесценную близость не хочется, мы тесно вжимаемся друг в друга.

— Я лучше. Я сделаю для тебя все, выполню любое желание. Ты не представляешь на что я способен.

— Не представляю. И на что ты способен?

Она говорит шутя, игривый пальчик скользит по контурам моего лица, замирает на губах и я хватаю его зубами. Ее смех смешивается с моим. Но шутить я не собираюсь.

— Представь на что способен мальчик и умножь на десять.

— Вот как ты его называешь — «мальчик»?

— Привычка. Я с ним с рождения и, поверь мне, это были страшные времена... Но я не жалуюсь, снова жить это прекрасно. Плохо, что у мальчика магических способностей чуть меньше, чем у вон того полена, например. Не понимаю как можно быть таким бездарем... Но кое-что я всё-таки могу и в этом теле.

— Магия?

— Это просто. В моей семье все умели.

Мысль о семье причиняет мне боль. До сих пор. Мысль о магии тоже... С нее-то все и началось, с проклятой магии. Кругом она и вам никогда не говорят, как дорого вы за нее заплатите. Так же, как я не говорю это Лоренце. Мальчику повезло, что он не тронут этой скверной, ему и меня хватает. Но мне нужно заполучить его женщину, завоевать ее сердце и разум. Она должна стать моей. Когда придет время выбирать, она должна выбрать меня, не его, а для этого нужно представить свои преимущества в лучшем виде, верно?

— Я скорее воин, чем маг... но я многое умею. Для нас магия — обычное дело.

— Твоя семья... что с ними? Где они?

— Умерли, — поспешно отвечаю я, — Давно.

Только бы она не спросила как это случилось — не хотелось бы сознаваться, что это я папеньку... Глупо же думать, что она меньше интриганка, чем я. С моим опытом ей не тягаться, но она тоже ищет слабые места и давит на больное. Быстро меняю тему.

— Позволю себе совет. Старайся держать мальчика подальше от его любимого сюзерена. Он наш враг.

— Лис? Он же спас тебя... мальчика... вырастил и заменил отца.

— Он мудрый человек, ему удобнее приручить врага и держать поближе. Мальчик единственный в своем роде — мы должны вершить великие дела, а не быть на побегушках у провинциального феодала. Италия — вот наше место. Здесь я столько всего смогу сделать, то есть мы с тобой. Я знаю чего ты хочешь, Лоренца, к чему ты стремишься, а мальчик никогда не поймет это и не оценит. Он отвернется от тебя, если ты ему расскажешь.

— И чего же я хочу по- твоему? — вздрагивает она.

— Власти. И отмщения. Ты хочешь поставить на колени мир, который дурно с тобой обошёлся.

— Разве? — спрашивает Лоренца настороженно, — Я счастливая женщина у меня есть все, что только можно пожелать.

— Мы все трое, даже мальчик, знаем, что это не так. И у тебя есть только то, что Медичи позволяют тебе иметь. Если ты начнешь игру у них за спиной, они заметят. И ты же знаешь, что случится. Детей они заберут, а тебя запихнут в монастырь или замуж. Твои ум, красота, твоя свобода нужны лишь для того, чтобы привлечь и удержать нужного им мужчину, например, нашего мальчика. Он не король, не олигарх, не кардинал, но тоже может быть полезен. Тебе же наверняка поручили его соблазнить...

— Ты знаешь, что у тебя мания величия? Ты же с Лисом был, когда мы встретились. На Лиса они мне и намекали, но нет никто не поручал мне тащить его в постель. Зачем? Это грубо и не в духе Медичи. Они прекрасно понимали, что герцог — мужчина интересный во всех смыслах этого слова. Все могло произойти само собой. А ты тогда их совершенно не занимал.

— Лис, да? Это любопытно... Они ищут голову для железной короны? Ненавижу гада, но кандидатура идеальная, ничего не скажешь.

— Может быть, но тобой они заинтересовались всерьез уже после того как вы с Лисом дали чертей Великой компании. Наши мужчины были от тебя без ума.

— Мальчик им нужен. Очень нужен. Пока не знаю зачем. Это ему они предлагают баснословные суммы и короны... Я чутко сплю, кое-что слышу. Они готовы дать все ему, хоть ты служишь им верой и правдой каждый день. Это мужской мир. В век героев было не так — женщина имела права, честь и гордость.

Ее глаза вспыхнули.

— Они предлагали тебе корону?

— Сицилии... Так, к слову пришлось.

— И ты, дай угадаю, отказался?

— Это такие мелочи, моя королева. Как ты думаешь, что они предложат, когда я принесу им голову? Медичи явно замышляют что-то большое и серьезное. Мне плевать на все короны мира, но я готов добыть корону для тебя.

— Кто ты?

— Это долгая история... Ты не поймёшь и не поверишь.

Мальчик начинает приходить в себя. Хорошо бы открыться ей, если она будет знать всю правду, моя ценность в ее глазах только вырастет... Но мальчик не должен узнать мое имя, иначе он найдет способ избавиться от меня. Увы, уже поздно. Слышу его спутанные мысли. Ещё несколько мгновений и он очнется.

— Он возвращается. Если я буду тебе нужен, скажи «Метаморфис», но только, когда он спит.

Меня решительно заталкивают назад в мрачную пещеру и заваливают выход камнями для надежности. Мелкий гаденыш опять пользуется моим зависимым положением. Все так. Я — узник, он — тюремщик.

— Лоренца, — кричу я, — Лоренца!

Но тщетно. Меня никто не слышит. Хорошо хоть не в клетку. Когда он на меня злится — запирает. Мстит. Ненавижу клетку. Ненавижу мальчика. Как бы сделать так, чтобы он перестал мешаться под ногами.

— Лоренца?

Я быстро понимаю, что нахожусь в своем, казалось бы, тайном убежище. Мы лежим на полу у кухонного очага, под нами смятая простыня и шерстяной плащ. Мы голые, мои раны перевязаны. Мы трахались, что в порядке вещей — не представляю, чтобы старый негодяй упустил свой шанс. По лицу Лоренцы я пытаюсь понять, что произошло и насколько все плохо... Она приходит мне на помощь.

— Теперь я знаю тебя с другой стороны, amore mio.

Мы смотрим друг другу в глаза.

—  Прости. Я не хотел вас знакомить.

— Знаю, ты все для этого сделал... Но мне нужна правда, а Гюнтера Финдлинга, торговца сукном из Мюнхена, который почему-то не совершил во Флоренции ни одной сделки, но купил дом, нетрудно было вычислить. Когда Медичи подняли свой отряд, я подумала, что ты придешь сюда, пересидеть ночь.

― Черт! Это я не учел. Как все просто. Он... причинил тебе боль?

— Он — это ты. Ты никогда бы не причинил мне боль.

Мне бы ее уверенность. Хотя бы в себе. В том, что ублюдок способен на любое преступление я даже не сомневаюсь.

— Он опасен. Когда я теряю власть над ним, умирают люди. Можешь мне объяснить зачем ты все это затеяла?

— Только не злись на меня, пожалуйста.

— Я не злюсь.

— Злишься, знаю. Медичи собирали всякие байки о тебе... даже отправили в Вормс человека из университета... Он год проработал в нашей лавке под видом приказчика. Много всякого записал. О Вормсе и о тебе. Джованни дал мне прочитать эти изыскания.

— Джованни... — всегда знал, что я ему не нравлюсь.

— И на Джованни не злись. Уж такой он есть. И отчасти он думал о моей безопасности. Я, конечно, понимала, что все эти истории наполовину городские легенды. Чего-то просто не могло быть, что-то противоречит твоей натуре. Но было очевидно, что ты скрываешь нечто страшное и болезненное. Я должна была узнать твой секрет, чтобы понять как жить дальше.

— И ? Ты не пытаешься убежать в ужасе, потому что снаружи ночь, гроза и резня или у меня есть шанс?

— Смеешься? Не надейся, я никому тебя не отдам. И ты мне нужен весь целиком. Не частями.

— Я — очень плохой выбор для спокойной семейной жизни. А этот... лучше бы сдох в свое время.

— Что ты знаешь о нем?

 — Не думаю, что он демон... Нет у него ничего от всяких там Вельзевулов. Никакой дьявольщины. Он свихнувшийся варвар. Все время Одина поминает. Власть, нажива, насилие — он просто помешан на этом. Колдуном был. Что-то и сейчас может — так, по мелочи.

Не говорю о других важных вещах: о том, что он не относит себя к смертным, хоть и мертв, о его странной, огромной ауре.

— Имя? Ты знаешь его имя?

— Знай я имя, нашел бы экзорциста. Такого, который понимает в вере предков, а не только в библейских делах.

— Ты серьезно? Ты веришь, что некая сущность даёт тебе силу. И ты согласишься лишиться этой силы?

— Совсем бы я ее не лишился. Для большой силы нужен крепкий сосуд. Мне бы хватило того, что осталось. А изгонять духа, если не знаешь имени — тупое, бесполезное занятие и пытка для одержимого.

 — Откуда такие подробности?

— В детстве как-то попал в приют к добрым монахам. Зима была и я совсем оголодал, потому не сразу сбежал. Монахи успели заметить одержимость.

— И чем кончился экзорцизм?

— Мы сбежали.

— Когда он появился?

— Он говорит, что с рождения со мной, а так ли это... Не помню себя без него. В детстве он просыпался, когда мне угрожала опасность...

— Как ты научился им управлять?

 — Мне не только с приютами не везло. Как-то меня поймал колдун по прозвищу Сыч. Думаю, что он специально охотился за мной. Унюхал тварь... или увидел. Некоторые видящие замечают его даже, когда он спит. Колдун связал меня заклинанием, но на всякий случай держал в клетке... Мне приходилось очень худо, просто поверь. У Сыча содержал что-то вроде балагана, с которым таскался по городам и весям. Так-то мы и оказались в Вормсе...

— Лис с ним расправился, — догадалась Лоренца, — И забрал тебя.

— Зверь присмирел надолго. Со временем он напомнил о себе, но я стал сильнее и задал ему трепку... Я едва выжил, но нам удалось установить правила.

Она провела указательным пальцем по моей руке вдоль шрама.

— Ты вскрыл себе вену...

— А что еще я мог сделать?

— Я думала это несчастная любовь.

— Все так думали. Мол, шестнадцать лет — дурацкий возраст.

Вспомнилось, как Лис, бледный до лёгкой зелени, сам зашивал мне руку, попутно обещая на этот раз уж точно меня выдрать. Нет, лучше придушить, чтобы не мучил ни себя ни людей. Хотя, конечно, меня надо бы выгнать к чертям из Кэмена на улицу побираться, но поскольку, в моем случае, это означает грабить прохожих, то лучше сразу на виселицу. Или сослать в деревню пасти свиней, потому что только на это я и способен. Заточить в казематы замка, где-нибудь на нижних уровнях. Замуровать и попросить каменщика забыть, где я нахожусь, что не составит особого труда — в подземелье черт ногу сломит... Он не сказал в каком порядке собирается осуществлять свои угрозы. Закрепив последний безупречный стежок, герцог спросил было ли мне больно. Я соврал, что нет, потому что мне вдруг стало стыдно, и услышал в ответ:

 — А жаль. В следующий раз постарайся сводить счёты с жизнью хотя бы не в праздничный день, когда упились все хирурги вплоть до последнего цирюльника, а самый трезвый человек в замке твой сюзерен. Сегодня Йоль. И вероятно твой день рождения. Причина хотя бы серьезная?

— Да, — твердо сказал я, хотя голова плыла от кровопотери и я пребывал в блаженном безразличии ко всему на свете. Это хорошо, потому что будь мне чуть лучше, не выдержал бы его взгляд. Я не собирался умирать, хотел сам себя зашить, когда тварь сдастся... но теперь я сомневался, что способен был это сделать.

— Повторять будешь?

— Нет.

Зачем? Мы договорились о правилах и о «метаморфисе». Я победил.

Меня всё-таки заперли, но в чистой теплой комнате и только до полного выздоровления. Кормили на убой, друзей пускали, а из наказаний применялись только душеспасительные беседы добрейшего капеллана Хармса.

После непродолжительного заключения, мне существенно обновили гардероб и пристроили оруженосцем к Арно де Римону. «Нет лучшего лекарства от смертельной тоски, чем служба у молодого и веселого рыцаря!» — заявил сюзерен. Поскольку никакой смертельной тоски я не испытывал, мне сложно было об этом судить. Арно де Римон, хоть и был посвященным рыцарем, служил старшим оруженосцем у Лиса. Таким образом я стал оруженосцем оруженосца и начал вести светскую жизнь.

— Amore mio, — шепчет Лоренца, обнимая меня, — Вместе мы справимся с этим.

И странное дело, я почему-то в это верю.

— Он что-то говорил?

— Немного на древнегерманском. Больше рычал.

Да, с ним это бывает.

— Больше это не повторится. Я не подпущу его к тебе...

 — Аmore mio, это же невозможно. Думаю, что он это тоже ты. Вы разделились... Может быть, когда Сыч держал тебя в клетке, может раньше. Но вы одно существо.

— В том-то и дело, что существо... и не одно.

— Скажи мне, он убивает животных? Я не об охоте сейчас говорю. Убил бы он кошку или собаку просто так?

— Нет. Он любит животных.

— Как ты.

— Но он не любит людей.

— Как ты.

— Но не до полного же уничтожения...

 — Но это тоже вписывается в мою теорию. Ты ведь мог придумать его, когда был ребенком, для защиты. Почему бы не сделать эту вторую сущность абсолютным злом?

— Не прямо уж абсолютным... Но заноза в заднице из него будь здоров.

Теория Лоренцы красива и могла бы быть здравой, если бы не глаза Алоизио Бонфанти, когда он смотрел на нас. Не глаза животных, когда они видят меня впервые — в них страх и любопытство. Приязнь появляется потом, когда я проявляю к ним внимание и уважение. Нет, он существует. Он не я. Но разумнее не отрицать версию Лоренцы. Так ей будет легче, а мне ничего не стоит.

 — В этом что-то есть. Подумаю. Лоренца... — вопрос щекотливый и опасный, а потому я с трудом подбираю слова и они падают тяжелыми камнями, — Он... я... ведь ничего не делал, чтобы детей не было? Ты все на свете знаешь. Знаешь нужные травы... Вытрави плод сразу.

Мне стыдно, что я говорю женщине такое, но иначе нельзя.

— Ты не хочешь ребенка? — Лоренца смотрит на меня как-то странно, — Мне казалось ты любишь детей.

— Я буду любить твоих детей. Своих мне не надо.

— У нас будут замечательные дети.

 — Вдруг это проклятье передается по наследству.

— Вдруг это дар, а не проклятье? Те, кто посмел тебя обидеть, мертвы.

— Да, это же так здорово! Хоть кладбище имени ван Хорна открывай... И, кстати, как ты думаешь, откуда у меня столько шрамов? Я не хочу, чтобы это повторилось с моим ребенком.

— Но ты мог себя защитить... Не все могут, — она затихает и молчание затягивается.

Раздумываю над тем правильно ли будет прямо спросить, что с ней, черт возьми, делали в этих их роскошных палаццо. Да, я догадываюсь, но откровенность должна быть обоюдной. И мне бы не хотелось узнать, что ее обидели Медичи. Вместо этого я меняю тягостную тему, на другую не менее тягостную, но важную в данный момент.

— Маэстро оказался крысой

—  О мадонна, никогда бы не подумала... Его еще Пьетро нанял. При всех своих особенностях, он казался таким верным, надежным человеком... Он же все знал и страшно даже представить... Он мертв?

Киваю и прижимаю палец к губам. Едва уловимые шаги замирают у крыльца.

 — Кто там? Курт?

Выглядываю в окно. Да, это Курт.

Лоренца собирает свою одежду и убегает — с чего вдруг такая стыдливость? Она больше не считает Курта слугой? Плотнее заворачиваюсь в ее плащ и открываю дверь.

— Почему так долго? Ты в порядке, старина? Не ранен?

Он тыкает в свою кожаную куртку с заклёпками, надетую поверх стеганки, и наручи.

— Да, что мне станется, — быстро жестикулирует, — Пришлось спрятаться от стражи. В городе черт знает что творится. До утра я бы не высовывался. Медичи в игре.

— Мы свою партию уже сыграли. Их очередь.

— Ты его прикончил?

— Голова на кухне. Если хочешь, посмотри.

— Обойдусь.

— Но не все так хорошо...

От моего рассказа о том, как труп превратился в крыс глаза Курта расширились. А уж после того, как показалась Лоренца... Сначала Курт порывисто обнимает ее и гладит по голове как ребенка.

— Это он радуется, что ты все еще жива, — злорадно объясняю вопиющее нарушение этикета и субординации. — Или сочувствует, что тебе не повезло связаться с кем-то вроде меня.

Курт крутит пальцем у виска в мою сторону и начинает активно жестикулировать, а я охотно перевожу, позволяя себе некоторую свободу в выражениях.

— Мадонна, вы же разумная, порядочная женщина, мать двоих детей. В такую ночь... чего ради? Разве вы не понимаете какой это риск? И вы хотя бы вооружились?

—  У меня есть кинжал.

— Кинжал?! Кинжал, когда он буйный?! Да вам бы топор не помог!

— Тут кочерга есть, я бы воспользовалась, если бы он отбился от рук. Не беспокойся, Курт.

— Спасибо, любимая, — кланяюсь я.

— Не за что.

— И чем вы здесь занимаетесь, — возмущается Курт, — Плотскими утехами? Дети! Легкомысленные дети!

Он начинает жестикулировать так быстро, что я теряю ход его мыслей — уж очень тяжёлая ночь.

— Курт, я ранен. Ты попей чего-нибудь... и поесть бы неплохо. У нас есть какая-то еда?

— Да. У Курта здесь припасы и я кое-что принесла, — говорит Лоренца и исчезает на кухне.

— Отлично. Голоден как собака. И неплохо бы меня залатать, а когда у тебя руки будут заняты, ты наконец перестанешь браниться и читать морали.

— Ты — идиот! — сердито сообщает мне Курт, — И не способен повзрослеть. А пора бы.

— Она умнее нас. Как я могу на это повлиять?

— Быть осторожным.

Теперь и я перехожу на жесты:

 —Ты же любишь ее и доверяешь ей.

— Любить это видеть, знать и понимать. Слепая любовь — не любовь.

— Напомни, где я тебя, такого мудрого, нашел?

— На большой дороге, да. Но это не значит, что надо повторять мои ошибки.

Он внимательно смотрит на меня, быстро прикасается к промежности и сердцу, качает указательным пальцем в жесте отрицания и наконец прижимает его ко лбу.

Легко сказать думай головой, а не членом и сердцем. Я бы с радостью, да не получается.

***Загрузите NovelToon, чтобы насладиться лучшим впечатлением от чтения!***