Глава 5. Бугурт

Утро начинается с мессы и исповеди. Наш капеллан говорил, что христианскому рыцарю  подобает очистить душу перед сражением и перед турниром. Пусть это всего лишь забава, но на иных бугуртах гибли десятками. Еще наш капелан говорил, что лишний раз исповедаться никогда не повредит, ибо каяться нам, грешникам, и не раскаяться, а смерть может настигнуть человека и во сне. 

Опускаясь на колени перед исповедником, слышу бодрый голос:

— Давно ли ты исповедовался, сын мой? —  румяный монах с ореолом седых кудрей вокруг тонзуры сложил руки на животе.

— На прошлом турнире, отче, — нехотя касаюсь края рясы. 

— Ты что же, только на турнирах исповедуешься? Хотя, чего ещё ожидать? Не сомневаюсь, что за это время ты успел нагрешить и грехи твои достаточно серьезны и увлекательны, чтобы проговорить о них хоть до завтрашнего утра. Да и само их перечисление займет уйму времени. Однако же пребываю в уверенности, что иные твои грехи деликатного свойства, и, выслушай я их, меня придется убить. Это меня совершенно не устраивает, ибо душа моя ещё не готова к вечному блаженству. Посему, сын мой, скажи для успокоения моей совести, а не случалось ли тебе между прошлым и нынешним турниром посещать черную мессу?

— Нет, отче.

— Не предавался ли ты ереси и не участвовал ли в богослужении, противоречащем...

— Отче, сразу нет, я ни в каком богослужении не участвовал.

— Что, и к мессе не ходил? Это дурно, но можно отпустить...

— Случалось мне укрыться в церкви от дождя...

— Это уже радует. Предавался ли ты мужеложству?

— Отче, я понимаю, что в мужском монастыре выбор не самый богатый, но с волосатым существом без сисек и без...

— Будет, сын мой. Я понял твою мысль. Тем паче, что со своего места я вижу твою флорентийку. Роскошная женщина, поздравляю, сын мой. Но прелюбодеяние — это очень скверно. Очень. Правда, вы оба свободны от брачных уз, насколько я знаю. Потому это блуд,  а не прелюбодеяние. 

Смиренно киваю. Утешает, черт возьми. Хоть прелюбодействовал я давече с Альенорой, но каяться в этом не буду — не доставлю святому отцу такую радость.

— Блуд — не самый страшный грех можно и отпустить. Надеюсь, ты не позволяешь ей всякие излишества, например, брать в рот?

— Да ни за что на свете, отче, как вы могли подумать?

— Судя по сарказму в твоём голосе, сын мой, скучать тебе не приходится... Что за женщина, — причитает монах, — Матерь божья, что за женщина. И повезет же кому-то ее исповедовать... Но с прискорбием сообщаю тебе, что сие грех.

— Что, отче? Исповедовать даму, пуская слюни на ее грехи и рассчитывая на щедрые пожертвования?

— Нет, сын мой... хоть и это тоже... Но ты понимаешь к чему я веду. И если ты хочешь спасти ее бессмертную душу, — запнувшись монах переходит на шепот, — Она же не иудейка?  Блуд с иудейкой, ты знаешь, грех еще больший...

— Отче, присмотритесь, на ней крест размером и ценой примерно с Ватикан.

— И то верно. Добрая католичка должна быть заметна издалека. Так вернёмся к нашему щекотливому вопросу. Если ты хочешь спасти бессмертную душу этой прекрасной... и, несомненно, очень богатой женщины, у Блаженного Августина есть добрый совет, ходи за этим грешным удовольствием к проституткам. Им все равно уже не спастись.

— Конечно, отче, это же так логично... и морально.

— Не умничай, сын мой. Мы не о логике и морали говорим, а о спасении ваших грешных душ. Тут все средства хороши. Будем считать, что этот грех я отпустил, наложив лёгкую епитимью. Прочитать три раза «Отче наш», три раза «Верую» и обязательно, слышишь, обязательно отстоять мессу. Итак, продолжим. Доводилось ли тебе между турнирами посещать шабаш или травить плод в лоне... Прости, сын мой, это из другого списка... и, глядя на эту очередь из закованных в броню головорезов, мне он явно не пригодится. Ах, как жаль, ах как жаль. Там столько хороших вопросов, на которые можно получить интересные ответы... Тогда последний вопрос, но самый важный: случалось ли тебе избивать или убивать католических епископов?

— Нет, что вы, отче. Разве что пару аббатов... уж и не припомню.

— Гора с плеч, — вздыхает монах. — Аббат это не такое тяжкое прегрешение, чтобы я не мог его отпустить. Ради епископа пришлось бы обращаться к епископу. Раскаиваешься ли ты в своих грехах, сын мой?

— Раскаиваюсь, отче.

Монах бубнит свою латынь, пока я смиренно смотрю на сложенные руки, и, наконец, произносит:

— Отпускаю тебе грехи твои во имя Отца и Сына и Святого Духа. Ступай с миром и больше не греши. Или хотя бы попытайся не грешить, ибо на большее я не смею уповать. И да направят твой меч святые угодники, потому что я поставил на твою победу двадцать флоринов, а это не баран чихнул. Аминь. Следующий!

Нервно тереблю черные крылья, которые Лоренца велела таки приладить к моему шлему. Настоящие черные перья. Где такую хрень можно раздобыть? Мастеровые Дижона ночами не спят, ждут, какая блажь придет в голову мадонны де Медичи? Хочется оторвать крылья к чёртовой матери. Как по мне, они похожи на собачьи уши, а у меня же сраный хундсгугель, мать его, уродская «песья морда»! Но это же bellissimo, черт его побери, проклятое bellissimo, а потому приходится терпеть. Да, сама идея хороша и работает на наш план, но глаза бы мои это bellissimo не видели.

Лоренца подходит ко мне попрощаться — мало ли, что может случиться? Навернусь со стены в ров вверх тормашками или наоборот, на меня что-то или кто-то свалится. Опасное это дело. Сегодня Лоренца оделась нарочито скромно, в ее понимании даже строго. Темно-синий бархат — мой сегодняшний цвет — подкладка из розового шелка. Нижнее платье тоже синее и расшито то ли звёздами, похожими на цветы, то ли цветами, похожими на звезды. Волосы собраны в жемчужную  сеточку, а обычная круглая шляпка на голове украшена столь замысловато, что напоминает корону. Драгоценность одна, но зато как якорь на корабле: огромный крест, усыпанный самоцветами, подарок Папы. В кресте скрыта капсула с кровью Христовой и невероятная сила. Лоренца верит, что если крепко сжать его в руках, это помогает выстоять.

— Исповедник не сильно тебя изводил?

— Нет, наложил епитимью и велел прибегнуть к продажной любви.

— Что? — удивляется Лоренца, — Ваши попы совсем с ума сошли?

— И давно, судя по всему. С Блаженного Августина у них все началось. Когда он вообще жил?

— Мы стоим тут и говорим о богословии? Я и ты?

Это и правда смешно. Мы обнимаемся и едва не целуемся привселюдно. Гоше с Агнессой целуются и в самом деле, чтобы не наклоняться в доспехе он легко поднимает свою маленькую графиню за талию. Длинные волосы распущены, платье перетекает в шлейф водопадом бархатных складок — ожившая картинка со страниц рыцарского романа.

— Смотрите, мессир граф, никаких глупостей, — наказывает Агнесса с притворной строгостью, — Вступайте в бой, если вам угодно, но только после того, как ворота падут. И не слишком-то усердствуйте. Мне, видите ли, нужен живой муж с целой и здоровой головой. Не так-то много я и прошу, если подумать.

— Не смею ослушаться, мадам! — смеётся Гоше. — Постарайтесь дождаться меня и не слишком то заглядывайтесь на других рыцарей.

— Посмотрю по вашему поведению, — улыбается графиня в ответ.

— Как ты думаешь, — шепчет мне Лоренца, — Они и в постели на «вы»? «Мессир граф, будьте так любезны, поцелуйте меня между ножками». «Не смею ослушаться, мадам».

С трудом сдерживая смех, я целую ее ладонь.

— Знать бы, что по этому поводу писал Блаженный Августин. Сдается мне, ему до всего было дело.

Что-то мы слишком много смеемся этим утром. Слишком.

— Порви их всех, — говорит Лоренца, крепко сжимая мою руку.

На прощанье я все же целую ее, как в последний раз. То есть, как всегда, потому что не знаешь какой раз будет последним.

Катриона сегодня в том же зелёном платье, что было на ней два дня назад, когда я впервые ее увидел. Она несколько холодна со своим рыцарем, но в этом случае никто ничего другого и не ждал — невинная девица и родители рядом. С отцом она прощается не в пример теплее. Напоследок я все же оборачиваюсь к Катрионе — дня не могу прожить без ободряющего пинка моей Королевы Жезлов:

— А мне будет напутствие? Или пара добрых слов, например, «идите, мессир, и сломайте себе шею».

— Идите мессир и сражайтесь, — отвечает она очень серьезно и вежливо. Родители-то в шаге стоят, тоже прощаются, но взгляд, обращенный ко мне, полон дерзости:

— Может вы и в самом деле лучший из рыцарей и выиграли множество поединков, но вам никогда не победить лучшего полководца Бургундии.

— Опять «никогда», мадам? Терпеть не могу это слово.

— Привыкайте, мессир, — она мило улыбается, — Вы будете часто его слышать.

Де Рейн, известный своей крайней набожностью, достаточно громко предлагает стоящим рядом рыцарям, ими оказываются Жан де Аркур и Ральф фон Шварцбарт, по чистой случайности задолжавшие мне выкуп за коней и доспехи, зайти в часовню помолиться еще раз перед сражением. Я вдруг решаю присоединиться. Из часовни мы выходим другими людьми, и причина тому не только сила молитвы и покаяния. Шлемы мы больше не снимаем.

Защитники крепости занимают свои позиции. Мы располагаемся вдоль стен. Граф де Римон командует отрядом, который должен взять барбакан и протаранить ворота. Ах да, этим отрядом, конечно, командую я со своими черными крыльями, но мы с Вольфом фон Лейденом пойдем в атаку, после чего Гоше возглавит штурм. Сам он вступает в бой в конце, когда исход очевиден, или вовсе не вступает — он у нас раненый. В помощь ему обустроена специальная вышка, с которой все видно и снаряжены пажи, оруженосцы и горнисты. Здесь же, рядом с Гоше реет наш стяг в руках Лео де Римона, единодушно избранного знаменосцем, поскольку, по мнению его клана, он бегает быстрее всех, что тоже немаловажная часть плана. Мост поднят, а как иначе, но предусмотрительный Гоше позаботился и об этом. Осадный мост регламент запрещал, но временный мост через ров нам разрешили. Выглядит внушительно. Защитники при первом же удобном случае свалят на него настоящий мост, но надёжная крыша призвана защитить штурмующих.

Под северной стеной располагается отряд де Рейна, под южной стоит фон Лейден и Жильбер де Римон. С восточной стеной защитникам крепости повезло: во-первых, она хуже всего просматривается с трибун — кто ж захочет блистать рыцарской доблестью там, где это увидит только презренная чернь, во-вторых, отрядом явно командовал Бертрам де Римон, уж точно не гений стратегии и тактики. Здесь же Гартман де Римон, малоизвестные, но хорошо показавшие себя на турнире, рыцари Аркур и Шварцбарт, проигравшие только мне, братья-близнецы Цезарь и Александр де Бержерак, рыцари-госпитальеры. Имена остальных рыцарей совсем скромные, есть даже безземельные и худородные. Выкупы больших выгод не сулят, если не знать о договоре с домом Медичи. Де Римоны известны своим вздорным и горячим нравом — на турнире сражаются, как на войне, на войне до последней капли крови. Не всякий против них выйдет. С рыцарей-монахов выкуп не возьмешь — обет бедности. Не говоря уж о том, что они ростом и мощью немногим уступают Гоше де Римону и тоже отменные бойцы. Во всяком случае, я надеюсь, что именно так все выглядит со стены.

Потягиваюсь и приседаю, разминая тело в устаревшем и неудобном кольчужном доспехе Шварцбарта. От папаши, небось, досталось, если не от деда. У меня в чулане всё ещё хранится барахло Каспера ван Хорна, моего приемного отца — так оно получше. Весит старье не больше, чем мой доспех, но если в моем нагрузка распределена равномерно по всему телу, то этот адски тянет плечи. Особенно же плох шлем — тяжёлый, обзор только перед собой, в узкую щелку. Для конной сшибки сошло бы, а сейчас сплошные мучения.

Де Рейну тоже несладко в доспехах Аркура — мы-то избалованы изделиями лучших мастеров.

— Как думаешь, мой долго продержится? — спрашиваю я его.

— Пока на маршала или еще кого-то такого не нарвется. Остальные будут думать, что это ты и постараются обойти. Самых отчаянных наш Вольфгер разнесет.

Киваю. На Вольфа фон Лейдена я очень рассчитываю — его уж точно не всяки пройдет.

— Не страдай, — пинает меня в плечо Бертрам, — Это же твой безумный план. Или сработает и мы здорово повеселимся, или не сработает и мы все равно здорово повеселимся.

Вот только мне не улыбается веселиться на свадьбе маршала. Главным образом, мне не понравится смотреть на грустную невесту, которая сама всю эту кашу заварила. А в том, что она сдержит свое слово никаких сомнений нет. Это же дочка де Рейна — упрямство и благородная дурь у нее в крови.

Торжественно трубят горны и Бертрам загоняет на ближайшее дерево повыше одного из своих мальчишек, Германа.

— Тащат лестницы и мостки, — орет он.

— У ворот что?

— Мост наводят.

— А в барбакане? Ты можешь рассмотреть сколько там защитников?

— Вижу пятнадцать.

Много для маленького барбакана. Гоше нелегко придется. Интересно за каким чёртом маршалу понадобился этот барбакан? Чем больше я об этом думаю, тем яснее вижу подвох.

— Протрубите Гоше на своем де-римонском, чтобы был начеку с барбаканом.

Ответ приходит незамедлительно и сопровождается хохотом де Римонов.

— Что он ответил?

— Он тебя послал.

Ладно, Гоше в курсе. Ждем.

Чернь за ограждением тоже не теряет время зря. Все деревья обсели мальчишки. Люди притащили лестницы, некоторые соорудили что-то вроде лесов. Обустроились. Кто сидит высоко, рассказывает, что происходит тем, кто расположился ниже — все одно какая-то забава.

— До чего ж некуртуазное быдло собралось, — разглядывает публику Бертрам. — Хотя нет... вон там есть пара симпатичных мордашек и сисичек.

— Где? — оживляется Гартман, да и все остальные подняли забрала и посылают воздушные поцелуи простолюдинкам. Разве что госпитальеры с трудом воздерживаются. На стену интересно пялиться только мне с де Рейном.

Публика тоже недовольна происходящим. Ропщет. И видно плохо, и рыцари никудышные — ни черта не делают и едва ползают. Лишь бы девкам скалиться и глазки строить. Ни на что больше не годятся! Де Римоны ещё куда ни шло, рыцари славные и собой пригожие, но местным дамам подавай красавца графа Гоше и младшенького. Он у них тоже в графиню Готелинду пошел, весь из себя. И доспехи маршала во всей красе не рассмотреть, а знаменитого де Рейна так и вовсе с этого места не видать. Главная беда — плохо видно ван Хорна.

— Где Черный Робар?

— А вон он там, видите черный доспех и крылья на шлеме?

— Да где?

— Какие крылья? Отродясь крыльев не бывало!

— Итальянка, говорят, прицепила.

— Вот же ж подкаблучник.

— Да кто б говорил? Тебя твоя баба лупит в хвост и гриву, а она плоская и рябая. У него-то красотка и богачка.

— Да попроси меня итальянка я б эти крылья себе в задницу вставил и ещё б тарантеллу ей голый станцевал.

— Да она на тебя и не взглянет. На голого и подавно. Брюхо бы подобрал.

— А я б тоже мессиру дала. Хоть сейчас. Плевать мне на шрамы.

Судя по дружному смеху всего отряда, предложение было не из заманчивых.

— Так ему небось на себя не плевать.

— Ну раз ты уж тому углежогу дала и каждого захожего лудильщика привечаешь...

— Проспись Марготта, мессир на тебя и с большого перепою не позарится.

Да что ж там за Марготта такая? Я оборачиваюсь, как раз когда Марготта под оглушительный гогот всего отряда и публики выворачивает сиськи. Показать есть что.

— Почему это? Мне есть чем завлечь мужчину. Завидуйте молча, козы драные.

— Вот беда, — говорю, отворачиваясь, — Ведь и воздушный поцелуй не пошлешь в моих-то обносках — дама сочтет за неуважение.

Новый взрыв хохота и шквал шуточек со всех сторон:

— Ты что же это шелковые портки сегодня не надел?

— Неужто и лавандовой водой не облился?

— Как? И волосы щипцами не завил?

— Марготта не простит!

— Если хочешь, — Бертрам вытирает слезы, — могу послать мальчонку, передать прекрасной Марготте, что ты не против уединиться.

— Благодарю покорно. Но прекрасная Марготта столь обильна прелестями, что я мелковат для нее. Задавит и не заметит. Зато тебе в самый раз.

— Да я б, ты знаешь, и подумал, но не после углежога же с лудильщиками.

Публика по-прежнему недовольна нами и нашим бездействием. Когда я в очередной раз приседаю, подняв руки, чтобы разогнать кровь и размять мышцы, слышу в спину:

— Они упражняться сюда пришли, бездельники благородные! Влезь на дерево, мессир, посмотри — Черный Робар сражается, а ты чего ждёшь?

— Но его совсем же не видно, — сокрушается какой-то дедок, стоящий в трёх шагах от меня, — Ни крыльев, ни хрена, а я на Черного Робара посмотреть пришел, — и в сердцах мне: — Чего стоишь, мессир, на стену лезь, может заработаешь себе на приличный доспех. Понаехали тут, голытьба рыцарская, дармоеды.

— Слыхал, Шварцбарт? — дружно ржут де Римоны, — Мессир Ральф, или как тебя там кличут. Это ж твой любимый народ Бургундии, твоя публика.

— Глас народа — глас Божий, — отвечаю.

— И где он такого набрался? — изумляется Гартман.

— Так он все время с Арно и Лисом таскался, а теперь вот с Медичи, — объясняет Бертрам, — От них и не такого наберёшься. Помнишь он, когда первый раз из Флоренции вернулся спьяну про демократию и гондольеров справедливости все толковал.

— Гонфалоньеров, — поправляю.

— Напридумывают мудреных слов, — фыркает Гартман. — У всех нормальных людей есть король и никаких гондольеров.

Дело однако и правда затягивается.

— Быстрей бы заваруха началась, — вздыхает Бертрам, — А то Гоше возиться еще полдня будет, хоть дела-то там — ворота вынести, тьфу. А уже жрать охота. Вот не пойму, начинать или нет.

— Жди, — говорю. — Ты не младенец, чтобы каждые три часа сиську просить.

— Ты бы хоть о сиськах не напоминал после Марготты, — ворчит Бертрам. — Вот застрянем тут на день-другой, а великий Ральф фон Шварцбарт нам ни выпить, ни закусить толком не даст... и к Марготте не отпустит.

— Да иди к своей Марготте, — огрызаюсь, — Не задерживаю. Мне вот шлем не снять, а ты видишь это одоробло? И не жалуюсь.

— Вот и не жалуйся, и постись в своем старье — твой же план. Но к чему морить своих братьев голодом и жаждой?

— Хватит, Бертрам, — прерывает его де Рейн. — Перетерпишь как-нибудь.

— Ну вот, — вздыхает Бертрам. — Знаменитый де Аркур, как я погляжу, ещё хуже. А я не могу терпеть, как только что-то похожее на осаду начинается. Тошно мне, други, с души воротит и чесаться все начинает.

— А на нашей стене что, Герман? — спрашиваю я, пропуская нытье Бертрама мимо ушей.

— Ничего, — отвечает мальчишка, — Бочонок вина притащили, когда Марготта сиськи показала. Пьют.

— А мы теряем время, — вздыхает Гартман.

— И не говори, — соглашается Бертрам, — Может партию в кости, мессиры?

Марготта сиськи показала давненько, за это время основательно не наберешься, но поддать успеешь.

— Рыцари сняли шлемы, Герман? — спрашиваю, — Кого ты узнаешь?

— Моего отца, мессир, — приуныл он.

— Хорошая новость, — радуется Бертрам. — Аж чесаться перестало!

— А кто твой отец?

— Барон Левенгальт.

Ох, ты! Сын Альеноры, надо же какая встреча. Мальчик светловолосый, крепкого сложения. На папашу совсем не похож, зато от де Римонов не отличить... 

— А ты был прав, — кивает мессир Рикард, — Если там Левенгальт, то это точно самое слабое место.

Мне немного жаль Германа, который это слышит, но тут уж ничего не попишешь.

Снова трубит горн, но это не герольды, это Гоше дает нам знать, что штурм ворот начался. Что-то громко ухает, тряхнув землю. Все вокруг грохочет и трещит.

— Обрушили мост, — кричит Герман фон Левенгальт, хоть все и так понимают, что произошло.

— А наши что?

— В порядке более менее. Но крыша проломилась. Штурмуют ворота, барбакан и все стены разом. Пока безуспешно. Маршал у ворот.

Прекрасно. Чернь орет, наперебой пересказывает, что происходит у ворот. Нам с Германом услышать друг друга не судьба. Права была Лоренца — Шварцбарта с его дурацкими крыльями видят все и издалека. Благодаря этому и воплям публики я хотя бы в курсе событий.

Горн звучит еще раз. Это уже сигнал для нас — заваруха развернулась в полную силу и защитники крепости увязли основательно.

— Что на нашей стене, Герман?

— Пьют.

— Все?

— Половина уже.

— Нам хватит. С богом, мессиры.

Мостки и лестницы мы наводим так быстро и так бесшумно, как это только возможно. Для этого я и выбирал крепких парней, да еще и братьев, привычных действовать сообща. У нас только две лестницы. Мы с де Рейном лезем первыми. Наши силачи, де Римоны и госпитальеры придерживают лестницы внизу. Выдает нас разве что радостное оживление черни, поскольку не только что-то происходит, а и «гляди-ка на того мессира, который карабкается, как мартышка с ярмарки, будто и не в доспехах, потешный такой». Вот когда еще беднякам посмеяться с господ, как не на турнире. 

Дело осложняют не только доспехи, но и меч. Штурмовал бы я стену с мечом на войне? Да черта с два! С топором удобнее и практичнее, но маршал в правилах мечи прописал и ничего не поделаешь. Хорошо хоть это не настоящий меч, а тупая железная палка и ее удобно держать наоборот, как молот или булаву.

Веселье публики набирает обороты. Тут бы «зелёным» и глянуть, что происходит, но «наши» вновь трубят в горн, отвлекая внимание на себя. Сигнал этот означает, что они в воротах. Могли бы и не трубить — грохот, вопли, дерево, дрожащее под рукой говорят сами за себя. Они что, полстены вместе с воротами разнесли? Часть защитников перемещается к воротам, другая глазеет на то, что там происходит. Когда они замечают, что мы тоже в деле, я почти на стене, а де Рейн на полпути. Меня встречают крепким тычком в башку. Уворачиваюсь и использую меч как крюк, зацепив «зеленого» крестовиной за ногу. Он растягивается на стене. Приходится перевалиться прямо через него.

Горнист тянет свою дудку ко рту. В два прыжка оказываюсь рядом, выбиваю горн за и сам едва не срываюсь в ров вслед за ним, теряя равновесие в непривычном доспехе. Успеваю схватиться за стену.  Кто-то налетает сзади. Вслепую вламываю ему навершием рукояти, сбрасываю с себя, бью по кисти, разворачиваюсь и луплю плашмя под колени. Он оседает.  Я несусь дальше, не выясняя, сдается он или нет. К черту выкупы.

Ворота вынесены, а с ними рухнула башня и часть западной стены. Что бы это значило? Шварцбарт с Вольфом уже в крепости, Жильбер де Римон тоже, Гоше я не вижу... Стены не штурмуют. Основные силы «синих» перемещаются к бреши. Завязывается общая схватка, но в то же время идут бои за барбакан. И там внутри уже не меньше двадцати «зеленых»... Любопытно.

Вижу со стены Лео де Римона, прикрывшегося каким-то серым плащиком. Он и правда прет в нашу сторону, как легконогий молодой олень за самкой в течке. Наш новоиспеченный шестнадцатилетний рыцарь на вид мало чем отличается от других пажей и оруженосцев, снующих туда-сюда. Разве что светит дорогими доспехами для пешего боя из-под плаща и тащит свернутое знамя на плече. Но кому он там нужен, мелочь такая, когда по эту сторону ворот рассекают воздух зловещие черные крылья знаменитого и непобедимого ван Хорна. Лео добегает и взбирается по лестнице. Хорошо. Пока все хорошо.

Начинаю сеять хаос вокруг себя. Действую быстро, без церемоний, как в настоящем бою, но стараюсь обездвижить или столкнуть в ров. Да, неблагородно, но кто б меня пожалел для разнообразия. Побарахтаются в воде да и вылезут — невелика беда. Бочонок вина пошлю с извинениями — погорячился, мол.

— Сдаюсь, мессир, — орет пьяненький фон Левенгальт, хоть я даже не подошел к нему, — Готов заплатить.

— Шпору, — хриплю.

— Спасибо тебе, великодушный мессир, кто бы ты ни был.

Господи, бедная Альенора. Задумываюсь, а не столкнуть ли негодящего барона со стены и в какую сторону. В итоге выбираю ров. Авось протрезвеет, а захлебнется в луже — туда ему и дорога.

Большая часть защитников, воодушевленная шпорой вместо выкупа, решает сдаться. В то же время какой-то отчаянный малый пытается задержать де Рейна. Вся суть рыцарства в подобных крайностях и противоречиях. Де Рейн однако прорывается и всё — восточная стена, считай, взята. Наверно я не успел бы трижды прочитать «Отче наш» и «Верую» как велел мне исповедник.

Гартман успевает прихватить бочонок вина. Хочу наорать, но он добегает до башни и со всей дури швыряет свою добычу в лестничный проход — крики, ругань. На лестнице обнаруживается несколько защитников, но мы превосходим числом и берем их в плен.

Держать стену мы даже не пытаемся — что есть духу несемся к донжону. Лео де Римон идет почти вровень со мной, за ним с приличным отставанием бежит де Рейн, остальные плетутся позади. Не беда, от тяжеловесов я особой прыти и не ожидал — их дело прикрывать тылы. Под конец я едва дышу в этом дурацком ведре и вымок до нитки, несмотря на прохладный день.

Донжон охраняют только три рыцаря. Странно. Где все? На стенах или у ворот? Правда, с горнистом не так везет — стоит высоко. Тревога звучит настойчиво, но подмога что-то не спешит. Три на три — детский расклад, даже с учетом неопытности Лео. Нас же с де Рейном здесь некому задержать, мы врываемся в донжон и видим подземный ход.

— А маршал-то тоже горазд на военные хитрости, — вздыхает де Рейн, — Вот почему башня обвалилась... Куда он может вести?

— В барбакан — говорю, — Кого мы ждём? Вперед!

Мои слова заглушает отчаянная перекличка горнов с обеих сторон. Это могло означать только одно — вылазка «зеленых» достигла цели.

Мы беспрепятственно поднимаемся по лестнице, когда врывается наш отряд. Все наперебой орут про подземный ход. Но это уже не так важно. Что случилось, то случилось.

— Держать донжон! — реву я вниз, чтобы они не вздумали лезть в подземный ход. Ударить в тыл вылазке — дело хорошее, но не лучший выбор сейчас.

Из бойниц доносятся перезвон и скрежет металла, удары, крики. Сражение в самом разгаре. На ходу я замечаю, что маршал де Ла Бард бьется, да-да с тем самым ван Хорном в шлеме со зловещими черными крыльями.

Многие полагают, что от поединка предводителей зависит исход бугурта. Во дворе завязываются и другие стычки, но рыцари в большинстве своем ротозейничают. Мне тоже любопытно посмотреть — такое событие! Но сначала дела, как говорит Лоренца, веселье потом.

Вылазку «зеленых» возглавляет наследный принц. Гоше с фон Лейденом старшим близки к тому, чтобы взять его в кольцо. Гоше заметен издалека — он все же вступил в схватку. И видно его не только потому, что он очень высокий — там где он в рядах «зеленых» возникает широкая просека.

Срывая зеленый стяг с одуванчиками, безыскусно вышитый детской рукой, я наблюдаю драматическую развязку. Франсуа де Ла Бард прорвался через Вольфа фон Лейдена, помог ловкий удар под колено, и набросился на мнимого ван Хорна. Тот заметно устал и маршал уверенно его теснит. Рыцари, стоящие ближе деликатно молчат, задние ряды глухо переговариваются.

— Что-то Ван Хорн сегодня сам не свой.

— Не в ногах.

— Может тактика такая, как с де Рейном?

— Да какая тактика. Пришибло, видать, при штурме.

Меч маршала сносит одно из крыльев с моего шлема:

— Сдавайся, Робар ван Хорн! — орет маршал. Слышу торжество в его голосе. Понимаю. Такое у него в жизни случается впервые. И вряд ли повторится.

— Ни за что не сдамся, — кричит Шварцбарт, сила духа у парня что надо. — Буду сражаться до конца, если его сиятельству маршалу оно еще надо, потому что я — Ральф фон Шварцбарт, а Робар ван Хорн уже на донжоне и крепость наша.

Маршал резко разворачивается, я снимаю шлем, стягиваю кольчужный капюшон и машу ему свернутым зеленым стягом. Лео де Римон, светясь от счастья, водружает над крепостью наше знамя. Он тоже победитель. Немного побегал, еще меньше подрался, но восторжествовал над славным маршалом Бургундии. Снилось ли ему такое? Впрочем, на слова благодарности я не надеюсь.

— Быстро управились, — говорит де Рейн, — Думал день провозимся. А то и не один.

Гоше со своей задачей тоже справился, взяв «зеленых» во главе с наследником в окружение и в плен. Вот кому с выкупами повезло, если шпорами не ограничится.

Маршал турнира, герольды и дамы признают нашу победу. Мы спускаемся. Маршал де Ла Бард разочарован, но не очень расстроен. Он вертит в руке свой уже бесполезный трофей — чёрное крыло.

— И кто из вас, прохвостов, придумал трюк с ряжеными? — спрашивает он.

Признаюсь во всех грехах, надеясь на чистосердечное раскаяние, которое вроде бы должно смягчить вину и принести прощение.

Маршал даже не хохочет — ржёт в голос и хлопает меня по плечу.

— Отныне ты в военном совете.

Мы пожимаем друг другу руки и крепко вполне искренне обнимаемся.

Он протягивает руку за зелёным стягом.

— Нет, мессир граф, — говорю я, прижимая флаг к сердцу. — Это мой трофей. Можешь второе крыло взять, мне оно без надобности.

— Так бы и сказал, что это для тебя серьезно, — широко улыбается маршал и похлопывает меня по плечу, — Разве я не понимаю?

Мессир маршал что-то такое понимает, а вот я ещё нет, но хотелось бы разобраться.

— Уже хочу повторить с настоящей крепостью, — говорит он, теряя всякий интерес к зеленому стягу с одуванчиками, — Только чур я буду штурмовать. И на этот раз с использованием конных. И...

— Мессир граф, — перебиваю я, наплевав на учтивость, — это не ко мне, а к нему, — киваю на Гоше, у которого точно хватит дури штурмовать крепости в мирное время, — А я с радостью поучаствую, когда капитаны договорятся.

Шварцбарт возвращает мне сюрко с золотым сердцем.

— Вы хорошо держались, мессир, — хвалю я.

— И отлично развлекся, — говорит он, — шутка ли, хоть ненадолго почувствовать себя первым рыцарем Бургундии. Но я должен сказать, что решил подписать кондотту.

— Ваше право, мессир. И разумное решение, если уж вам интересно мое мнение.

Он кивает.

— Медичи платят сто флоринов в год. Полное содержание.

И за это ты рассчитываешься с ними своей жизнью. Все мы заключаем такие сделки, все платим жизнью. И у каждого из нас своя цена, хорошо, если справедливая.

— Для вас, мессир Робар, это смешные деньги.

— Вовсе нет. Удачи вам, мессир.

Мориц подводит мне Локи. Я делаю круг почета, проезжая мимо Катрионы, бросаю ей зелёный флаг. Она легко подхватывает его.

— Никогда, мадам?

— Никогда, мессир! — она все же улыбается мне. В этом есть что-то новое.

— Что ж, вы сделали свой выбор, — кланяюсь я, настолько низко, насколько это возможно в седле и в доспехах.

Она немного теряется, размышляя над моими словами. Но я не жду, что она ответит, разворачиваю коня.

После всех церемоний, когда меня спрашивают, хочу ли я выбрать королеву любви и красоты, я говорю:

— Это не только моя победа. Она в той же мере принадлежит моим братьям по оружию. Среди них есть рыцарь, который, несмотря на увечье, полученное в конном поединке, возглавил штурм крепости и сдержал вылазку ее защитников. Могу ли я передать это право графу Гоше де Римону?

Маршал турнира посовещался с герольдами, потом с советом из двенадцати дам. Решено что, да, тут я в своем праве, а граф несомненно заслужил такую честь. К тому же все уже поняли, что это красивый выход из щекотливой ситуации.

— Благодарю, ван Хорн, — говорит Гоше, — Я твой должник.

Да, думаю, я ещё должен поколотить тебя за Арно, но ты уж погоди немного.

Гоше предсказуемо выбирает Агнессу. Легко, как ребенка, поднимает свою королеву на сгибе левой руки. Они прекрасны — воплощение супружеской и куртуазной любви.

Но у меня припасен другой финал для этого турнира. Не такой правильный, даже слегка скандальный, но пусть привыкают.

Подъезжаю к ложе, где сидит Лоренца. Она все понимает без слов и торопливо, насколько платье позволяет, спускается ко мне. Глаза блестят, на щеках проступает румянец — оказывается, я не ошибся. Королева Денариев знает и умеет все на свете. Она привыкла направлять денежные потоки и повелевать человеческими жизнями, но в ней ещё жива девочка, которой дороги мечты и сказки. И я могу ей это подарить. Подхватываю ее в седло. По трибунам пробегает удивленный, местами возмущенный ропот. Каждое слово в нем — приговор. Медичи... Ростовщики. Торговка. Жидовка... И, как же без этого, убийственное: шлюха.

Королева Бургундии молча поднимается со своего места и хлопает в ладоши. Что меня поражает в самое сердце, ее поступок мгновенно поддерживает Катриона. И теперь уже мне предстоит гадать, что она хотела этим сказать. Лорелея де Гиз и графиня Готелида де Римон и даже Альенора, которая терпеть Лоренцу не может. Одна за одной встают и другие дамы, наконец вскакивают все разом. Злобный, завистливый шепоток тонет в оглушительном гуле, крике и топоте, который едва не обрушивает трибуны. Мы объезжаем естественный амфитеатр и всю крепость, чтобы народ Бургундии у восточной стены тоже увидел нас. Народ Бургундии попроще нобилей, тут только одобрение ― «Красивую бабу выбрал мессир», «сиськи, что надо» — и в том же духе.

— Тебя не лишат за это рыцарского звания? — интересуется Лоренца.

— Только если я на тебе женюсь.

— А такой вариант рассматривается?

— Ты за меня не выйдешь, — смеюсь я, — В твоём мире я нищий кондотьер и хорошо хоть в любовники гожусь.

— А ты не решай за меня.

— Все уже давно решили за нас, Лоренца.

— А мы можем перерешить. Удачливый кондотьер в моём мире легко может стать князем и суверенным государем.

— Может, — говорю я, — но не станет.

— Это мы ещё посмотрим, amore mio.

В этом вся Лоренца — никогда не сдается. Сначала против твоей воли прилепит к шлему крылья, потом потащит в князья и суверенные государи.

На том турнир, посвященный свадьбе наследника, самый большой в Бургундии, а может и во всем Христианском Мире, завершен, о чем и возвещают горны — торжественные, но немного печальные. К счастью убитых нет, зато раненых не меньше сотни — кого-то придавило во время обвала подземного хода, кто-то упал со стены, кого-то сильно ударили в пылу сражения. Участники бугурта отправляются зализывать раны, потому что впереди нас ждут пир и танцы, которые никак нельзя пропустить. Менестрелям не до отдыха им надо воспеть наши подвиги. Уж не берусь судить напишет ли кто-то из них любовную балладу про рыцаря и купчиху. Да и бог с ним, если нет.

Наконец происходит то, чего я жду с самого утра: меня освобождают от опостылевших чужих лат, помогают отмыться, втирают снадобья в ушибы и убираются из шатра, оставив один на один с Лоренцей.

***Загрузите NovelToon, чтобы насладиться лучшим впечатлением от чтения!***