Глава 7. Мечи и денарии

— История с генуэзцами это чистая правда, мессир Робар, — говорит Джакомо Медичи, отец покойного мужа Лоренцы. Ему около шестидесяти. Голова усыпана сединой, тяжелая одежда в пол скрадывает неловкие от начавшейся подагры движения. Лицо худое, с крупными чертами, как у всех Медичи. В выразительных карих глазах добродушная и немного грустная насмешка. Тонкие кисти, едва показавшись на свет ради рукопожатия, прячутся в широких бархатных рукавах.

Кроме него нас встречают дети Лоренцы: семилетний Луиджи и пятилетняя Лукреция. Побывав на руках у матери, малышка перебирается ко мне. Луиджи я дарю кинжал:

— Чтобы ты всегда мог защитить маму.

С милым италийским обычаем резать все и вся это не рано. В самый раз. Здесь такими штуками учат пользоваться лет с пяти. А для Лукреции у меня есть маленькое серебряное зеркальце с красивой кошечкой с обратной стороны. Она тут же цепляет его к пояску, на котором уже болтается всякая всячина. Общение с детьми всегда лучше начинать с мелкой взятки — оно себя оправдывает. Лукреция едва не душит меня, вцепившись в шею своими маленькими мягкими ручками и целует в щеку. Я млею от совершенно неуместного счастья. Может и для меня возможна нормальная человеческая жизнь. Чем черт не шутит.

— Похожая болезнь уже была во времена императора Юстиниана, — продолжает всезнающий Джакомо Медичи, — Это чума. Одни ученые мужи считают, что ее вызывают миазмы, другие, что чумные скотинки.

— Чумные скотинки? — удивляюсь я.

— Да, мельчайшие существа, невидимые глазу, которые передаются от заболевшего человека к здоровому.

— А как ваши ученые мужи, синьор Джакомо, смогли увидеть невидимое глазу?

— Земля круглая, вращается вокруг своей оси и вокруг Солнца, вы это тоже не видите, мессир Робар, но это есть.

У меня случается столбняк, потому что я силюсь переварить сказанное... и мозга у меня на это явно не хватает.

— Что с ним, дитя мое? — удивляется Джакомо.

— Папенька, вы его смутили, похоже он не знаком с концепцией гелиоцентризма.

— А, так вы сторонник геоцентризма, мессир? Ваш капеллан должно быть замучил вас Аристотелем.

— Если бы я внимательно слушал этого умнейшего человека, а не норовил сбежать из класса на конюшню или псарню, — вздыхаю я, — Мне бы сейчас легче жилось. Вам, синьор Джакомо, я верю больше, чем капеллану и Аристотелю вместе взятым, но меня, знаете ли, любой вариант устраивает. С миазмами и скотинками тоже. Какая разница, что из невидимого глазу меня убьет?

— О в этом безусловно есть рацио, — соглашается Джакомо Медичи. — Впрочем именно такого практицизма я от вас и жду. Но об этом позже. Как поживает мой дорогой друг герцог Франконский? Как его дела с разводом?

— По моему разумению, брак — это битва, из которой трудно выйти живым.

— Тонко подмечено, мессир. Хотя, не будучи женатым, вы не можете вполне судить об этом явлении. После свадьбы ваши взгляды на некоторые вещи переменятся удивительным образом.

— Охотно верю. Потому и не спешу.

— А вот это мы еще обсудим, — улыбается Лоренца.

— И женим, — решительно обещает Лукреция и мы все смеемся.

После всех вежливых формальностей у нас забирают детей, а нас самих выпроваживают в мраморную купальню, где мы можем заняться обычными патрицианскими делами: помыться, предаться любовным утехам, не стесняясь слуг, умаститься благовонными маслами, даже немного перекусить и поспать перед домашним, но торжественным ужином в нашу честь. Люблю я непринужденность местных нравов.

Перед ужином мы попадаем в цепкие объятья родственников Лоренцы. Вот с ними у меня не задалось. Родители умерли. Мать, когда Лоренца была еще ребенком, а отец получил кинжал в бок вскоре после того, как она вышла замуж за Пьетро де Медичи.

Братья Марко, Марио и Маурицио Руджери в возрасте от восемнадцати до двадцати трех лет, один в один младшие де Римоны, только хуже. Получив то же воспитание и образование, что и Лоренца, умом и талантами они не блещут, зато отличаются южной свирепостью и быстро выхватывают кинжалы. Мое знакомство с двумя старшими, собственно, началось с драки, когда я застал их за разговором с сестрой на повышенных тонах. Трудно было предположить, что эти раздолбаи — братья Лоренцы, к тому же я еще не знал итальянский, но почему-то уловил: «дай денег» и «сосать бургундский хрен»... Этих знаний мне хватило, чтобы научить невеж как следует говорить с дамой. Надеюсь, раз и навсегда.

Сейчас братья скромны и почтительны, чего не скажешь о бабушке Ферарро. Мадонна Бенедетта встреч со мной до сих пор счастливо избегала. По словам Лоренцы, старушка называла меня не иначе как «этот», всякий раз заботливо интересуясь у внучки не прогнала ли она уже «этого». «Ах нет? Вот беда!»

Выглядела бабушка Ферраро впечатляюще в своих королевских шелках и парче. Драгоценностей столько, что можно содержать отряд наемников несколько лет — флорентийские аристократы чураются роскоши не больше бургундских.

Старая синьора с некоторых пор ослепла, а потому знакомилась с людьми своеобразно — на ощупь.

— Это и есть твой любовник, милая? — унизанная перстнями рука придирчиво, без тени стеснения и уважения, изучает мое лицо и тело, прощупывая чуть ли не каждый мускул сквозь котарди. Чувствую себя племенным жеребцом на рынке.

— Могло быть и хуже. Даже не скажешь, что подобрыш с помойки...

— С кладбища, — хором подсказывают Руджери, надо же им когда-то отвести душу.

— Как будто это меняет дело. Мордашка шрамами попорчена, но ничего. Я-то совсем простецкую рожу ожидала, а тут такие изыски... Фигурка отменная — плечи и талия у рыцарей обычно хороши, но тощий он у тебя совсем, ребра торчат, — сожалеет бабуля, после чего, звеня перстнями, чувствительно шлепает меня по животу, затем по заднице, под сдавленные смешки братцев Руджери и сердитый окрик Лоренцы.

— Да что такого-то? Мне нравится, когда рука отскакивает. Тугие мускулы у мужчины это правильно.

Кажется пришло время призвать бабушку Ферраро к порядку.

— Во-первых, рад знакомству, мадонна, во-вторых, благодарю за комплимент, уж как бы он ни был сделан... А отдельно благодарю, что хотя бы мужское естество проверять не стали.

— Ты смотри, он разговаривает по-человечески, а не свои эти «айнц-цвай-драй» и «амур-тужур» бормочет. Да еще и острит. Незачем мне теребить твое естество, милый. Твои кисти, стопы, это ж у тебя не пулены такие длинные? — мысок маленькой расшитой туфельки бесцеремонно проходится по ноге, — Нет, не пулены... Так вот твои кисти, стопы и нос сказали мне все.

Непроизвольно прикасаюсь к носу. Не такой уж он и большой, не маленький да, но в самый раз для моей физиономии. Например, у Арно де Римона носяра знатный, от папеньки достался. Про фамильные шнобели Бержераков и вовсе молчу. Из этого же не следует, что все они... или следует? И при чем здесь кисти и стопы?

— Бабушка, как тебе не стыдно! — возмущается Лоренца.

— Я старуха, мне уже нечего стыдиться. Могу делать все, что пожелаю, все равно скажут, мол, из ума выжила. Мой вердикт, в любовники годится, а там видно будет.

— Ах, бабушка, какое облегчение. Я так ждала твоего разрешения и одобрения! Целых три года страдала.

— А вот зря не спросила! Внуки, кто-нибудь проводит бабушку к столу, или будем воспитанных Медичи дожидаться?

Молча подхватываю мадонну Беннедету на руки.

— Ух ты... А ты, милый, не сторонник полумер, — она с изящной непосредственностью обнимает меня за шею.

— Вы весите как птичка, мадонна.

— Я-то да, но на мне столько тряпья и каменьев наверчено.

— Они придают вам царственный вид.

— Вот стервец! Раз тебе все нравится, то ладно уж, доверюсь. Давненько меня рыцари на руках не носили. Давненько.

Стоит мне бережно усадить слепую даму в кресло, как она цепко хватает меня за руку.

— Оставьте его мне, Джакомо. Уж доставьте старухе такую приятность. Мы поболтаем, обменяемся колкостями, может не помру со скуки, как это обычно у вас бывает.

Джакомо смотрит на меня сочувственно и вопросительно.

— Желание дамы для меня закон, — отвечаю я, занимая место рядом с бабушкой Ферраро.

— Скажи мне, милый, как тебе Флоренция? В ваших варварских землях небось и нет таких городов?

Одним словом, бабушка Ферраро — это нечто.

Первое, что бросается в глаза за ужином — присутствие мессира Ральфа, что и само по себе удивительно. Сколько помню, Лоренца взяла его рядовым, не за господский стол же сажать. Но еще более поразителен его внешний вид по последней бургундской моде — бархат, золотое шитье. Гардеробчик явно не на сто флоринов в год. Да еще и посадили Шварцбарта с рядом с Франческой, дочерью Джакомо. Она выглядит настоящей принцессой, а вот наш рядовой рыцарь — само смущение и оторопь, уж очень стремительно развивается его карьера кондотьера. Остальные Медичи: Джакомо с любовницей, его сыновья Джованни и Козимо с женами, младший брат Джакомо Алломано с женой — здесь очень непринужденно усаживают за один стол своих близких без скидок на законность отношений.

Еще одна странность, которую я заметил еще в купальне: по палаццо так и снуют кошки. И повсюду расставлены мышеловки. Здесь и раньше кошек любили, но не до полной потери здравого смысла и готовности пожертвовать обивкой, коврами и шпалерами... Увидев меня, кошки замирают и смотрят зачарованно. Всегда хотел понять, что, черт возьми, они видят?

— Прежде всего, — начинает Джакомо, — Мы рады приветствовать наших гостей из Бургундии и с нетерпением ждем предстоящий турнир в честь нашей дорогой дочери Лоренцы, зачинщиками которого выступают мессиры ван Хорн и фон Шварцбарт.

Ладно, я благодарен Джакомо, он хотя бы счел нужным ввести меня в курс дела, но что затевают Медичи? Тем более, что и Лоренца удивлена.

Как это часто случается с застольными разговорами во Флоренции, с погоды, урожая, прискорбно скудного в этом году, переходят на городские новости и политику. Сейчас главная тема — чем-то досадивший Медичи гонфалоньер справедливости Бьянчи.

— Не король же, — пожимаю плечами, — Вряд ли натворит больших бед за два месяца. Жребий вытянет другой и дело с концом.

Все Медичи разом поворачиваются ко мне и смотрят так заинтересованно, что становится понятно — разгадка их внезапно пробудившейся любви к турнирам где-то близко.

— Так-то оно так, мессир, — поглаживает бородку Алломано, — Но он уже запустил в Синьорию идею выборности гонфалоньера. Звучит недурно, если бы не обсуждалась идея передавать гонфалон пожизненно.

— А может статься, что и это ему ни к чему, — многозначительно бросает Джованни. Ему не больше тридцати. Похож на отца, но взгляд острый и пытливый, а вид аскетичный. Даже сейчас сукно, а не бархат. Между пальцами въевшиеся пятна чернил, будто Джованни насилу оторвался от дел, чтобы разделить с нами трапезу.

— До мая этого года никто не мог предположить, что Кола ди Риенцо захватит власть в Риме, — говорит Джакомо, — Все были им очарованы, даже сам папа Клемент, но никто не воспринимал всерьез. Считали забавным чудаком и выскочкой, в лучшем случае авантюристом. И, будьте любезны, встречайте Римского Трибуна.

— И Друга Вселенной, — подсказывает Лоренца.

— Диву даюсь, как быстро бедняга свихнулся, — замечает Джованни, — А ведь и ста дней не минуло...

— Вот-вот, дети мои, — соглашается Джакомо, — Но опасно другое. Даже сейчас многие от него в восторге. Ах, он сын деревенского трактирщика и самоучка! Мало ведь кто верит, что Кола и в самом деле бастард императора, хотя слушок такой ходит. Ах, он так молод и невероятно красив! Ему так идут доспехи, а с каким вкусом он сочетает цвета, какие великолепные празднества устраивает...

— О да, — кивает Джованни, — Чего только стоит лошадиный фонтан или церемониальное вхождение нагишом в купель при посвящении в рыцари. Все это так по-римски.

— Петрарка наш туда же, — разводит руками Джакомо, — «Когда я встретил Колу, я видел Бога, а не человека» — говорил он мне, —«Я готов умереть рядом с ним за свободы Рима и Италии». Едва умолил не торопиться и дать прекрасному трибуну умереть за свободы Рима самому, показав тем самым серьезность намерений. Дайте мальчику время, Божественный Франческо, говорил я ему, и сами все увидите. Но наш гений смотрел на меня своими голубыми глазами, от которых млеют дамы всего цивилизованного мира, завидуя загадочной мадонне Лауре, и не верил...

— Так Лаура существует? — удивляюсь я, — Не поэтический образ?

— Я тебя умоляю, милый, — говорит бабуля Ферраро, — Замужняя дама благородного происхождения. Не будем компрометировать...

— В прошлом месяце, — продолжает Джакомо, — Когда папа объявил Римского Трибуна еретиком и узурпатором, желание Божественного умирать за свободу заметно остыло. Поэт вспомнил, спохватившись, и свой духовный сан, и папскую синекуру, с которой отчасти живет. Но в переписке они все ещё состоят, насколько мне известно. Мы тоже.

— Даже народным трибунам нужны ссуды, — вздыхает Джованни, — Что по меньшей мере забавно.

— А вот мне уже нет, дорогие мои, — сетует Джакомо, — Мне уже нет. Эта история закончится премерзко, помяните мое слово. Не хочу, чтобы она повторилась во Флоренции. Народ иной раз теряет разум и приводит к власти недостойных.

— А есть достойные? — спрашиваю.

— Все мы грешники, мессир, — отвечает Джакомо, — Святых во власти нет, не будет, да и не нужны они в этом деле, только хуже станет, поверьте. Но и среди грешников есть те, кто хотя бы из шкурных соображений, старается защитить свой народ и сделать его жизнь лучше. Из довольных и сытых выходят никудышные бунтари.

— Власть — это меч, милый, — бабушка Ферраро похлопывает меня по предплечью, — Тяжелый и обоюдоострый.

— И денарии, — подсказывает Алломано Медичи, — Мечи и денарии — плоть и кровь власти.

— Пусть так, — соглашается мадонна Бенедетта, — Мы же не доверим ни меч ни денарий ребенку, безумцу или проходимцу. Но власть все чаще оказывается в руках тех, кто не может или не хочет ею разумно распорядиться. Это бич нашего времени.

— Только ли нашего? — печально вздыхает Джакомо.

Завеса приоткрывается, когда после ужина мы оказываемся с Джакомо и Джованни в арсенале. Они якобы хотят знать мое мнение о каком-то экзотическом экземпляре оружия, привезенном из Индии. Экзотических и обычных экземпляров здесь хватает, но Медичи на них и не смотрят. На этом странное не заканчивается: в арсенале, кажется, собрали всех кошек в доме. Сначала кошки подходят ко мне, смотрят с некоторой опаской... Даю им обнюхать мои руки и глажу нескольких между ушами — я принят: кошки трутся об ноги, мурлыкают и бодаются. Черный котенок урчит, взбираясь ко мне на руки по одежде. Медичи странно переглядываются.

— Вы тоже заклинатель животных?

— Нет, мы просто поняли друг друга, — почесываю радостно подставленный пузик.

— Ну что ж, вы им нравитесь, будем считать это добрым знаком.

В центре зала стоит круглый низкий столик с графином янтарного вина и лёгкими закусками и три совершенно одинаковых кресла — это говорит о том, что переговоры будут вестись на равных. У Медичи любая мелочь что-то да значит. Вот, например, для переговоров выбрали арсенал, чтобы показать абсолютное доверие. Если меня перекупили их враги, то шансов выйти отсюда живыми у них немного. Хозяева садятся сразу и почему-то одинаково: нога на ногу, локти на подлокотники, руки в замке. Я же, пользуясь тем, что меня никто не пригласил сесть, разглядываю оружие на стойках. Некоторые штукенции и впрямь любопытны. Хочется все перепробовать.

— Берите, не стесняйтесь, вы наш гость, не отказывайте себе в этом маленьком удовольствии, — Джакомо делает приглашающий жест. Он наблюдает за мной с не меньшим интересом, чем кошки.

Бережно опускаю котенка на пол и подталкиваю, чтобы бежал к своим.

Джованни вздрагивает, глядя как я играю легким изогнутым мечом, пробуя защиты и выпады.

— Осторожнее, — Джованни удается совладать с голосом, — Он острый как бритва.

— Большая редкость, — говорит Джакомо, — Его привезли из Китая, но рассказывают, что он родом из страны, где всходит солнце. Мы так мало знаем о мире.

Очевидно, что место для переговоров выбрал отец. Сын пригласил бы меня испробовать молодого вина в погребе и дверь бы заперли снаружи. Джованни предпочитает риск с гарантиями.

— Этот ваш рыцарь чего-то стоит? — спрашивает он, непроизвольно моргая при каждом движении клинка, — В рыцарском искусстве? Знает каким концом копьё держат? Допускаю, что Лоренца неумеху бы не наняла, но он головорез с гербом или настоящий рыцарь?

— Рыцарь, даже не сомневайтесь, синьор Джованни. Относительно меня вопросов нет, хотелось бы верить?

— Да господь с вами, — всплеснул руками Джакомо, — Турнир, конечно, бутафорский, но я рад возможности посмотреть на вас в конной сшибке... Жаль, что для этого понадобилось настоящее светопреставление. Но человек должен наслаждаться моментом — иногда это все, что у нас есть. Кроме того вам следует знать, что мы пустили слух будто вы собираетесь свататься к Лоренце. Нам нужно, чтобы в определенных кругах вас считали членом семьи.

— Бутафорским?

— Хех, — Джованни одновременно ерзает в кресле и горделиво расправляет плечи, — В определенном смысле, жених невестки — родственник сомнительный, из категории "кого не жалко", что тоже вписывается в наш план. Но с учетом того, насколько полезным членом семьи вы можете оказаться... Добро пожаловать, дорогой брат.

— Джованни, не время паясничать, — морщится Джакомо и вкрадчиво продолжает, наполняя бокалы вином, — Не слушайте моего сына, решения о вашем будущем с Лоренцей принимаете вы и Лоренца. И никто другой. Но, что бы вы не решили, все же чувствуйте себя как дома.

— Благодарю, синьор Джакомо. Теперь мне хотя бы понятно, почему милейшая синьора Ферраро решила свести со мной знакомство.

— О, прошу прощения, мессир, — сокрушается Джакомо, — Но мадонну Беннедету не остановить. Хорошо, что вы ей понравились...

— Неужели?

— Вы не представляете, что эта дама говорит людям, которые ей не нравятся.

— Она называла вас «милым», — заметил Джованни, — Это высшая степень расположения. Кстати, она может оказаться весьма полезной, если вы и в самом деле собираетесь... уладить сердечные дела.

— Прежде, чем уладить сердечные дела, синьоры, мне хотелось бы узнать, что у вас здесь, черт возьми, происходит?

Приходится на время расстаться с моими любимыми железками, нельзя же вечно держать собеседников в напряжении. Бережно возвращаю восточный мечик на стойку. Плюхаюсь в кресло и принимаю позу «наглый наемник собирается обобрать до нитки бедных банкиров»: ноги раздвинуты настолько, что можно заметить черные шелковые брэ, а может — что поделаешь, раз мода такая? — и выпуклости под натянувшейся тканью; левая рука свободно лежит на подлокотнике, правой беру бокал из венецианского стекла, спина идеально ровная, подбородок приподнят по привычке, а вовсе не из рыцарской спеси, как принято считать. Джакомо с усмешкой повторяет мою позу, а Джованни так и сидит нога на ногу, руки в замке.

Здесь не принято бурно чокаться, выплескивая вино, ведь никогда не знаешь, кто кому подсыпал яд. Да и стекло настолько тонкое, почти призрачное, что несомненно разлетится вдребезги от непочтительного обращения. Все свои дела Медичи ведут в тишине и полумраке.

— Видите ли, пока вы с Лоренцей были в пути, — объясняет Джакомо, — Ситуация сильно изменилась и нам пришлось под нее подстраиваться. Мы немного разошлись во взглядах с Синьорией... Как вы знаете Медичи возглавляют партию бедняков Флоренции...

— Естественно, кто же, если не вы.

— Понимаю вашу иронию, мессир, но интересы бедных должны защищать богатые. У бедных нет на это ни средств, ни возможностей, ни, простите, знания и понимания этого мира. В силу некоторых причин большинство в Синьории захватили не просто наши политические противники, а наши враги. Мы, видите ли, коррумпированные олигархи и все зло во Флоренции от Медичи. Как-то забылось, что и много добра во Флоренции происходит тоже от Медичи. Увы, нет в мире ничего труднее, чем совершить великое добро, не совершив при этом пусть и маленького, но зла. Человек так устроен, что быстро забывает добро или воспринимает его как должное, а зло помнит всегда.

Слушая синьора Джакомо, я начинаю в это верить. Он выглядит человеком, которого интересует не только власть и собственное обогащение... Но уверовать всем сердцем в человеколюбие и бескорыстие Медичи все же не получается. Они дают ссуды всем: благородным — под залог земель и замков, ремесленникам — под залог дела, инструмента, лавки; крестьянам — под залог плуга или домашней утвари. Под что дают ссуды королям на ведение войн, я стараюсь не думать. И все это от сорока до ста процентов годовых... Долги же, даже самые ничтожные, они не прощают. Какое уж тут маленькое зло?

— Нынешний гонфалоньер справедливости, — продолжает Джакомо, — представитель партии богачей. Пошли разговоры о том, чтобы переписать «Установления справедливости» сделать должность Гонфалоньера пожизненной и предоставить ему большие полномочия. Это узурпация власти и попрание демократии, на которой построена Флоренция. Поэтому мы сочли нужным немного вооружиться под видом турнира.

— Синьоры Медичи, при всем моем уважении, простите, но в отличие от Шварцбарта, я кондотту не подписывал и в ваших политических войнах участвовать не обязан. Меня интересует только Король крыс.

— Мы прекрасно понимаем ситуацию. Также мы понимаем, что вы у нас официально, под своим именем, а не инкогнито, как это бывало прежде. То есть в определенном смысле представляете вашего сюзерена и всю Бургундию. Мы не зовем вас под свои знамена. Порядок во Флоренции и соблюдение ее законов наша забота. Мы просим вас подыграть нам, приняв участие в турнире в честь Лоренцы.

— Вот это сколько угодно.

— Рад слышать. Но, я вынужден вам сообщить, что совсем в стороне от борьбы вы держаться не сможете. У нас есть серьезные основания подозревать, что наш новый Гонфалоньер и есть Крысиный король.

— Что значит подозревать? — удивляюсь я, — Вы не знаете как выглядит Король? Или жребий в Синьрии уже тянут случайные люди с сомнительной репутацией?

— Нет, конечно, Гонфалоньером должен быть гражданин Флоренции. Но видите ли этого гражданина, Альберто Бьянчи, торговца тканями, мы нашли мертвым и расчлененным вчера. Судя по стадии разложения, смерть постигла его не меньше двух недель назад... И все это время Гонфалоньер появлялся в Новом дворце, где заседают приоры, в своей лавке, на мануфактуре и повсюду во Флоренции. Ненадолго, в окружении Братства. Он все время на виду, но в то же время совершенно недоступен.

— А что им остается делать, — разводит руками Джованни, — Если их уродец заметно подванивает? Собственно этот запашок и внушил нам подозрения, потому что смердит Гонфалоньер, как Король крыс, это ни с чем не спутаешь. Наши люди проследили за ним и видели, как он преобразился... Издали, но они совершенно уверены. Гонфалоньер, видите ли, высокий, дородный мужчина, а Король мелкий и корявенький. Трудно не приметить такую перемену.

— Так, синьоры, прошу, по порядку! Что за Братство?

— Братство, — брезгливо морщится Джованни, — В народе его ещё называют "Братством крыс" за серые балахоны, которые они носят. Новая партия, а по сути ересь. Этот Бонфанти...

— Бонфанти?

— На собраниях Братства, — говорит Джакомо, — Король называет себя Алоизио Доменико Бонфанти. Мы навели о нем справки. Ничего особенного — мелкий законник недоучка. Несколько лет назад украл деньги клиента и дал деру... Привлечь его нельзя потому, что клиент не стал подавать иск. Бонфанти сбежал с его сестрой. Что с ней стало неизвестно. А вот ее доброго брата нашли с ножом в груди примерно одновременно с появлением Крысиного короля.

— Больше о Бонфанти ничего не известно?

— Мы не нашли ни его родных, ни записей в церковноприходской книге, но нашли знакомых. Примечательно, что ни один из этих людей не назвал Алоизио Бонфанти своим другом. Они его узнали, но Король заявил, что он теперь новый человек и зазывал их в Братство за спасением. Некоторые соблазнились.

— Спасением?

— Они считают Короля своим пророком или мессией — поди разбери, что у фанатиков в голове, — объясняет Джованни, — Теперь они объединились с партией "жирного народа", богачей. Партия аристократов тоже не друзья нам, но с такими все же якшаться не будут. Братство даже пропихнуло своих представителей в Синьорию.

— Мы пытались внедрить в Братство соглядатаев, но с ними что-то происходит, — продолжает Джакомо, — Нечто необратимое и ужасное. Они становятся верными адептами Бонфанти. Мы вынуждены сомневаться в верности наших людей, которые в свою очередь могут оказаться агентами Короля или двойными агентами. Ситуация очень опасная. Очень.

— Если они еретики, они должны проводить службы, таинства...

— Да. С тех пор, как Гонфалоньер их человек, то есть почти месяц, они проводят ежедневные публичные собрания с совершенно чудовищным ритуалом.

— Где?

— На складах Бьянчи у башни Сан-Никколо ближе к реке.

— Простите, это же через реку от Монетной башни, в подвале которой чеканят флорины?

— Это нам тоже не нравится, — кивает Джованни.

— Сколько их?

— Активных не меньше сотни, но их число постоянно растет за счет уверовавших. А их может быть несколько сотен, а то и тысяча.

— Женщины среди них есть?

— Да. В Братство принимают всех старше пятнадцати лет, — замечает Джакомо.

— Почему так?

— Еретики считают, что с этого возраста человек готов к ритуалу Спасения.

— У них есть свое Писание или что-то в этом роде?

— Если и есть, мы об этом не знаем. Мы можем судить только по собраниям, а также по тому, что братья проповедуют на улицах.

— Чем они привлекают людей? Спасение от чумы, понимаю. Что ещё?

— Избавление от боли мира, жизнь вечная в раю на земле, — говорит Джованни, — Ничего нового.

— Кошки и мышеловки в вашем доме столь умножились...

— Кошки чуют Короля сразу и безошибочно, — объясняет Джованни, — В любом обличье. Собаки тоже, но они, знаете ли, могут облаять кого попало. Кошки надежнее. У нас в палаццо жило двенадцать кошек, сейчас мы завели еще пару дюжин. Не удивляйтесь. Но запустить сюда одну чумную крысу и все наши меры безопасности, простите за каламбур, коту под хвост.

— Насколько я понимаю, Лоренца знает не все, — я поигрываю вином в бокале.

— Она узнавала новости из писем. Не все можно доверить бумаге или гонцу в наше время. Вынужден признаться, кое-что мы скрыли от дам... Даже от Лоренцы. Потому что это и в самом деле страшно.

— Но я-то не дама, — я развожу руками шире, чем здесь принято, — И я к вашим услугам, не сдерживайтесь, выкладывайте. Вряд ли я упаду в обморок от страха.

— Король крыс утверждает, что он первоисточник чумы, — пальцы Джакомо вцепились в подлокотники.

— И вы в это по какой-то причине поверили?

— Он поцеловал при нас девушку, которая спустя всего пару часов умерла от чумы. Вы бы поверили?

— Итак, он набит чумными скотинками, как рождественский гусь яблоками и изюмом, способен передавать их другим, но сам вроде бы здоров. Он меняет облик и управляет крысами. А еще смердит. Что я пропустил?

— Природа этого существа — загадка...

— Довольно о загадочном, синьоры. Давайте пока об известном. Чем он вам угрожал и что просил взамен?

— Чем он мог угрожать? — Джованни нервно сглатывает и хватается за бокал, — Заразить всех. Уничтожить Европу... и это звучало чертовски убедительно.

— Взамен он попросил миллион флоринов.

Сумма звучит для меня так же невероятно, как и концепция гелиоцентризма.

— А это сколько нулей?

— Шесть, мессир.

Шесть нулей! Это переворачивает с ног на голову все мои представления о вымогательстве. Куда там кондотьеру Вернеру фон Урслингену, которого здесь называют Гварнери, с его сиротским: "Дайте мне две-три тысячи флоринов и мои ребята не разграбят ваш город".

— И что, можно раздобыть столько денег?

— Поверьте, это сложно для нас, — пожимает плечами Джакомо, — Даже разорительно. Вам вряд ли интересны детали, но сделки с Медичи заключают иногда на месяцы или на годы, а иногда и на десятилетия. В будущем — вполне вероятно, но сейчас банк такой суммой не располагает. Мы надеялись и все еще надеемся выиграть время...

— Интересно... а почему он решил обратиться к вам? Он как-то это объяснил?

— А к кому еще, простите? К вашему королю? Так его величество посмеется и отправится на охоту. Нам должен весь мир — мы не заинтересованы в его гибели.

— Вы согласились.

— Да, но на своих условиях, поскольку платеж невозможно осуществить незамедлительно и единовременно. Он вошёл в наше положение.

— Сколько лет, простите?

— Тридцать. Правда, он затребовал ежемесячные выплаты... и даже это весьма накладно...

— И вы предприняли попытку его уничтожить.

— Мы же понимали, что имеем дело с вымогателем, которой может сдержать свое слово, а может и нет.

— Попытка не удалась. Он потребовал с вас больше, допустим, два миллиона... Не смотрите на меня так, синьоры, будто я собираюсь вознестись. Ситуация предсказуемая.

— Ваша правда, мессир. Часть нанятых нами убийц примкнула к Братству. Остальных сожрали крысы, в буквальном смысле слова. Животные, а не люди. Король любезно прислал нам останки. Это невозможно описать словами. Тем не менее, мы снова провели переговоры с Бонфанти. Мы согласились заплатить эту сумму, что невозможно и означает крах не только нашего банка, но и мировой финансовой системы. А это бедствие не хуже чумы...

— Но это не смертельно.

— Как сказать... Вы слишком молоды, чтобы пострадать от краха "золотой сети" Перуцци и Барди... Они ссудили денег некоему Эдуарду III Плантагенету на войну с Шотландией, а потом и с Францией. Казалось бы, надежный, солидный клиент, а не дешевый наперсточник. Кто бы мог подумать, но Эдуард проиграл войну в Шотландии, да и во Франции успех был не таким впечатляющим, как ожидалось. А задолжал он к этому моменту миллион восемьсот тысяч флоринов. Перуцци и Барди попросили вернуть долг. "Прошу прощения, друзья мои,"— сказал его величество, —"Но казна пуста". У Перуцци случился удар отчего он и умер. "Золотая сеть" рассыпалась, банки разорились, вкладчики разорились. Количество самоубийств вы себе не представляете. Мир до сих пор расхлебывает последствия.

— Насколько я слышал, Медичи поднялись на крахе Перуцци и Барди.

— Да, но мы учли ошибки прошлого и никогда не дадим кредит в сотни тысяч флоринов тому, кто не знает цену деньгам. И никогда не проверим слову короля и рыцаря. Их так же легко дать, как и забрать.

— За благоразумие, — я поднимаю бокал.

— Как вы понимаете, мы по-прежнему не собирались платить этому опасному безумцу. Мы отправили Лоренцу за вами. К счастью, она находилась в Париже, а нам стало известно о грандиозном турнире по случаю свадьбы наследника и пяти сотнях флоринов, выписанных вам за согласие принять в нем участие.

— Почему я?

Теперь уже ерзает Джакомо.

— Опыт нашего успешного сотрудничества в последние годы, подсказал нам, что для вас безнадежных ситуаций не бывает. Не говоря уж о высоких рекомендациях нашего друга, герцога Франконского...

— Вам не кажется, что разница все же есть, — замечаю я. — Во всех предыдущих случаях, когда вы меня нанимали, речь шла о людях. Да, они вам мешали и их трудно было достать, но это были простые смертные.

— Откровенность так откровенность, — покачивает головой Джакомо, будто сомневаясь в уместности этой откровенности, — Должен признаться, что в первый раз, когда вы приехали во Флоренцию вместе с герцогом, мессир, мы были под сильным впечатлением. Мы навели справки... Самым серьезным образом. Вы легендарная личность в ваши-то годы. Широко известен недавний случай с вервольфами в Пьемонте... И давний с гигантским големом в еврейском квартале Вормса...

— Да ничего такого особенного. Раввин неопытный, делал в первый раз и немного перестарался. В книге было написано, что фигура должна быть размером с восьмилетнего ребенка, а ему мало показалось — взрослого слепил. Оказалось, они, заразы, быстро растут, а умнее от этого не делаются. Эта дура чуть полгорода не разнесла, не то что еврейский квартал.

— Так это правда?! — поразился Джованни, — И как вы его одолели?

— Вынул пергамент с именем бога изо рта голема... Вспоминать что-то не очень хочется, знаете ли...

— Мадонна, — выдыхает Джованни.

Джакомо с интересом смотрит на меня.

— В одной из версий легенды о Гюнтеровом подкидыше, как вы знаете, фигурировали крысы. Младенец лежал на каменных коленях короля Гюнтера весь в крови, а вокруг него валялись крысы с оторванными головами. Я счел, что это знак свыше.

— Это сказка, синьор Джакомо, — почему-то хочется сложить руки в замок — это что заразно как зевота? — Есть и другой вариант. Добрый. Плач подкидыша услышали кладбищенские кошки, они же согревали ребенка до прихода людей. Может и крыс порвали. Как было на самом деле никто не знает, а сказки — это сказки. Младенцы не рождаются с зубами и не убивают крыс. Гюнтерова подкидыша пристроили на воспитание, но он пропал через несколько месяцев. Никто не знает, что с ним случилось. Доказательств, что это я, нет. Честно говоря, я понятия не имею откуда я взялся и почему в Вормсе все решили, что я Гюнтеров подкидыш.

— Ценю вашу искренность, — говорит Джакомо после длительной паузы, — Она говорит о том, что вы готовы строить с нами доверительные и долгосрочные отношения. Но, во-первых, дети с зубами рождаются. Редкость, но ничего чудовищного или волшебного в этом нет. Иногда природа немного торопится. Во-вторых, я бы на вашем месте не разбрасывался чудесным рождением и избранностью — это роскошь, которая даётся не каждому. Равно, как нет доказательств тому, что вы Гюнтеров подкидыш, так нет доказательств, что вы не он. Люди верят, что в вас есть что-то особенное, вера легко заменяет истину и становится ею. Прошу вас, прислушаться к дружескому совету: вы должны поверить, что вы Гюнтеров подкидыш, отрывавший головы крысам, едва выбравшись из материнской утробы. Поверить безоговорочно. Это ваша легенда и она даст вам сил.

Вновь зависает пауза — мне надо осмыслить его слова и я не уверен, что понял их до конца. За это я и уважаю Джакомо — умеет открывать глаза на очевидные вещи. На неочевидные тоже.

— Благодарю за совет, — говорю наконец, — Думаю, в этом есть свой резон...

— А правда, что вы отрезали язык вашему слуге? — бокал заметно подрагивает в руке Джованни, — Чтобы никто не узнал ваши страшные тайны.

— У меня все слуги такие, — невозмутимо отвечаю я, — Взял за правило начинать с кухарок, а то они трещат без умолку.

Медичи сдержанно смеются.

— Простите, — примирительно вздыхает Джованни, — Но про вас рассказывают столько кровавых небылиц.

— Синьор Джованни, если бы я верил во все небылицы, которые слышу о Медичи, я бы ни за что с вами не пил. Ваше здоровье!

Мы поднимаем бокалы и пьем, саркастично улыбаясь друг другу.

— Каковы условия нового договора с Бонфанти?

— Мы выплачиваем ему выкуп в рассрочку, только сумма выплат удвоилась... — отвечает Джакомо, — К тому же он наилучшим образом сумел сделать нашу жизнь невыносимой. Мало того, что чума на подступах к Флоренции, а еще это его Братство крыс... Вы же понимаете, что люди порой впадают в истерию и готовы поверить во что угодно.

— Он пришел к вам раньше, чем чума пришла в Италию?

— Да, но дела его пошли в гору после Сицилии, — Джакомо горько вздыхает, — Он утверждает, что высадился с генуэзского корабля в Далмации. Когда он пришел к нам, половина Далмации уже вымерла, а это чертовски близко. Но там побережье под высокими горами. Можно принять меры. Даже когда чума бушевала на Сицилии... Это остров... Вы меня понимаете? Ещё была надежда все остановить. И сейчас остаётся.

— Приближается срок очередной выплаты, — говорит Джованни.

— Когда?

— Через неделю. Мы хотим, чтобы деньги передали вы.

— Он лично приходит на такие встречи?

Джованни кивает и тянется за кусочком сыра с благородной плесенью.

— Его всегда сопровождают вооруженные братья. Некоторые из них, как вы понимаете, ранее служили нам. Есть несколько очень опасных. Вы тоже пойдете не один... Если вы согласны, конечно.

— Я предпочитаю один на один.

— Алоизио Бонфанти не рыцарь, уж извините, — возражает Джованни, — Перчатку вашу не поднимет. И его трудно застать одного. С ним всегда монгол.

— Монгол? — удивляюсь я. Для меня это все равно что человек с Луны.

— Батыр Джучи. Мы думаем это не имя.

— Просветите несведущего. Раз уж вы этим целый день занимаетесь.

— Батыр у них титул вроде графа или герцога, — объясняет Джованни, — Также это значит сильный человек, великий воин, что-то в этом роде. А Джучи — сын Чингисхана.

— Вот об этом ублюдке я что-то слышал. Потомок?

— Или равный по силе. У монголов очень образный язык.

— Понимаю.

— Это впечатляющий человек... — замечает Джакомо, — Просто невероятный! Его стоит опасаться.

— Посмотрим. Если за неделю мне не представится удобный случай... тогда, да, будем передавать деньги.

— Другими словами, вы согласны?

— У меня собственно нет другого выхода, синьоры, но условия, которые предложила мне Лоренца... после всего, что я тут услышал, уже не кажутся справедливыми.

— Вы правы. Обстоятельства изменились и мы готовы их пересмотреть, — спокойно говорит Джакомо, — Двадцать тысяч флоринов на ваш счет. Причем десять тысяч уже сейчас в качестве задатка.

— Хорошие деньги, — соглашаюсь я, перекидывая ногу через подлокотник, в результате чего "поза наглого наемника" превращается в позу "наемника окончательно потерявшего совесть и всяческий стыд".

— В другие времена ваше предложение поразило бы меня своей щедростью... Но, синьоры Медичи, вы готовы заплатить миллион какому-то проходимцу, чтобы он не уничтожил мир. А за спасение мира предлагаете двадцать тысяч с задатком на мой счет в вашем банке? Если ваш Бонфанти меня убьет, вы не станете размениваться на пышные похороны, вернете себе эти десять тысяч и уедете в горы пить вино и есть сыр из молока молодых буйволиц подальше от чумных скотинок. Удобно.

— Вы тоже хотите миллион? — вспыхивает Джованни. Джакомо молчит.

— Вы сами назвали сумму, синьор Джованни. Запомните ее, пожалуйста. И вы же понимаете, что рассрочка на тридцать лет меня смущает. Что, если я умру в ближайшее время, не оставив наследников?

— Давно ли вы спрашивали сколько нулей в миллионе?

— Вот как узнал, так сразу и захотелось.

— Да что вы собираетесь делать с такими деньгами. Купить себе корону Франции?

— А что хватит? Вот так и узнаешь цену вещам. Мне и короны Сицилии довольно, благодарю. Тоже не самое спокойное место, но всегда тепло, море, красоты и, говорят, место освободилось. Не надо расчищать...

— Так вы хотите корону Сицилии? — спрашивает меня Джакомо с абсолютной серьезностью, — Это драка с Джованной, она тоже хочет Сицилию, но можно организовать. Да и надо же с чего-то начинать. Почему не с этого?

— Корону тоже запомните, пожалуйста, — откидываюсь в кресле и манерно поигрываю кистью, будто в такт неслышной мелодии. Хоть в голове у меня и правда весь вечер крутится баллада шпильмана Хармса про ундину Лорелею. Помнится, мы с ним как-то напились и орали эту балладу под окнами Лорелеи де Римон, ныне де Гиз, в которую шпильман был безнадежно влюблен. Не знаю, понравилось ли ей, а вот ее родителям вряд ли. Нас не прогнали самым беспардонным образом только потому, что меня уже посвятили в рыцари. Будь Хармс один, могли бы и побить...

И вновь Лоренца оказывается права насчет жестов — Медичи так впились взглядами в мою правую руку, что левой я мог бы сделать что угодно. Например, вытащить припрятанный кинжал.

— Пока что корона мне ни к чему, хоть и спасибо за предложение, а там посмотрим. Вдруг Лоренце будет не хватать украшений, никогда не знаешь.

Джакомо пристально смотрит мне в глаза.

— Вы над нами издеваетесь?! — едва не кричит Джованни.

— Что вы хотите нам сказать? — мягко спрашивает Джакомо.

Положив руки на подлокотник, подаюсь к ним и говорю очень тихо, заставляя прислушиваться.

— Синьоры, сейчас не то время, чтобы считать нули после единицы и думать на какой престол усадить чью-то задницу, пусть даже мою. Вы уверены, что мир принадлежит вам? Так вот — черта лысого! Это и мой мир тоже. Мне может не нравятся люди, но они созданы вовсе не для того, чтобы нравиться мне, а тысячи трупов на улицах понравятся мне еще меньше. Ваши трупы я тоже видеть не хочу. К тому же ваше вонючее чудо загадочной природы вполне может оказаться бессмертным. Об этом вы не задумывались?

Зависает жутковатая тишина. Да, они задумывались, но сама мысль настолько пугает, что хочется гнать ее прочь.

— Я не возьму с вас денег.

— Мессир Робар, это благородный поступок, но...

— Синьоры, вы оплатите все расходы. В этом деле ваши возможности очень пригодятся. Если мне понадобится благодатный огонь из храма Гроба Господня, вы добудете его мне и не будете спрашивать: "Как? Об этой поре?"

— Разумеется. Патриарх тоже наш клиент, — говорит Джованни, — Надо будет — огонь снизойдёт.

— Но вы рискуете всем и ничего не получаете взамен, — качает головой Джакомо, — Такой договор нельзя считать справедливым.

— Ну почему же? В случае успеха мне будут должны Медичи, которым должен весь мир.

— Это здравая мысль. Принимается. По рукам?

— Вообще-то у меня еще два условия.

— Слушаю вас.

— Мой помощник Курт Шульц. Я думаю, что ему пригодятся сбережения на старость. Вы положите пять тысяч на его имя прямо сейчас.

— Не беспокойтесь, — кивает Джакомо, — У вас будет самый богатый слуга в Бургундии. Второе условие?

— Если все закончится хорошо, отпустите Лоренцу и детей со мной. У меня есть замок в Вогезах. Не то чтобы большой и богатый, но уж точно неприступный. Место глухое и безопасное, вдали от больших дорог и скопления людей. Крестьян мало — там почти нет пригодных земель. В основном лесорубы и работники с железного рудника. Эти люди не любят чужаков и хорошо управляются своими топорами и кирками, если надо. Да и крестьяне у меня диковатые, палец в рот не клади. А за зиму, глядишь, и мор пройдет.

— Вы хотите запереть Лоренцу среди шахтеров и лесорубов? — нехорошо усмехается Джованни, — У вас там есть хотя бы одна книга, кроме церковноприходской? Нет, о чем это я? У вас там церковь есть или только капище?

— Джованни, довольно! Мессир, вы не верите, что смерть Короля что-то изменит?

— Чума уже гуляет по побережью. Она скоро будет во Флоренции и без Короля.

— В этом вы правы, — соглашается Джакомо, — Но Лоренца свободный человек, мы не сможем ее заставить.

— Нет необходимости ее заставлять. Я постараюсь ее убедить, но она не оставит детей. Вы отпустите их?

— Пожалуй сложить яйца в разные корзинки не такая уж плохая идея, — говорит Джакомо после недолгого размышления, — Мы не намерены чинить вам препятствия, мессир.

—Тогда по рукам.

Лоренца спит, свернувшись калачиком, я быстро раздеваюсь и ныряю к ней. Обнимаю и зарываюсь лицом в ее волосы.

— Замёрзла? Сейчас я тебя согрею.

— Это угроза? Как поторговались, аmore mio? — она сонно потягивается и прижимается спиной к моему животу, — У моих детей будет приличное наследство или ты нас разорил?

— Твоим родственникам никогда не расплатиться. А мне не заснуть.

Она поворачивается лицом ко мне, запускает руку в мои волосы.

— Я знаю один надежный способ, — палец спускается по затылку, затем замирает на метке у меня между лопаток. Интересно, поделились ли Медичи с ней своими изысканиями относительно меня? Но сейчас у меня нет желания об этом говорить. Куда приятнее поддержать игру.

— Надежный способ? Расскажешь?

— Лучше покажу.

— Тихо-тихо, не торопись, — мягко перехватываю ее руку, скользнувшую вниз по моему животу, — У меня серьезный разговор....

— Это все Медичи с их сватовством? — расстраивается Лоренца.

— Они тебе уже сказали?

— Хуже — местные дамы даже поверили. Замучили намеками, курицы. А бабуля... можно я не буду продолжать? Но хорошо, что ты ей понравился.

— Почему все это говорят?

— Нравиться моей бабушке — дело выгодное. Чего не понимают мои взбалмошные братцы. Так что ты хотел сказать?

— Хочу пригласить тебя и детей провести зиму в моем замке в горах... Если для этого нужно венчаться, я готов.

— Правда? Медичи согласны отпустить детей?

— Медичи что-то сказали про яйца и корзины. И правда курятник.

— Поедем. Как только устроим все дела. Чем дальше от чумы, тем лучше.