Глава 11. Метаморфис

— Начинается? — нетерпеливо спрашивает Маэстро.

— Да. Может быть и так... — говорит Алоизио с некоторым сомнением.

Они шарахаются в разные стороны, когда я кубарем скатываюсь по лестнице, разрываю веревки, сбиваю вооруженного крысобрата и завладеваю его топором. Обычным топором, которым рубят дрова. Для начала сойдет. Маэстро быстро приходит в себя.

— Говорил же, надо руки сломать! — орет он, запихивая Алоизио в дверной проем, и толкает в мою сторону одного из серых плащей. Кажется, только для того они и годятся, эти странно замедленные существа: лететь с лестницы, нелепо размахивая мечом, чтобы напороться лбом на топор и дать мне настоящее оружие. Одноручный меч. Не так уж и плохо.

Чудовище внутри меня видит иначе. Для него всё движется медленнее, будто вязнет в потяжелевшем воздухе. Всё, но не он сам. Он стремителен и быстр. Он — молния. Его сущность ножом врезается в реальность, кромсает ее в хлам, подчиняя себе. Моё тело едва справляется с такой мощью. И однажды не справится. Но сейчас меня пьянят могущество и ярость. Сердце бьется сильнее, кровь кипит, мышцы наливаются жидкой сталью. Я чувствую себя древним титаном, способным свернуть землю.

Маэстро, пользуясь выигранным временем, предусмотрительно запирает за собой дверь на засов. Замешкавшийся серый плащ яростно колотит в дверь. Понимая, что ему не откроют, бросает меч и вопит: «Сдаюсь!» Но я сегодня не беру пленных. Топор в левой руке раскалывает ему череп. Отталкиваю его ногой и выбиваю дверь. Крысобратрат, у которого я забрал топор, приходит в себя и бежит за подмогой...

— Спасибо, добрый человек, — ревет тварь.

Брошенный топор вонзается бедняге между лопаток. Зверь внутри радуется своей силе и меткости. Он счастлив. Его смешит, как медленно двигаются смертные. Он обожает проливать их кровь. Я не знаю, кто он. С меня довольно и того, что я знаю наверняка — он не человек. Он — чудовище.

Братья в лавке, наконец, поняли, что происходит. Серые плащи гонятся за мной. Обычные крысы или разбегаются, или вооружаются кто чем. Прорвавшись на склад, взбираюсь на баррикаду стеллажей и тюков, наспех построенную Маэстро и его воинством. Вижу, что они с Алоизио, монголом, Гоцци и ещё одним серым плащом уже у подъемника. Спрыгнув, переворачиваю пару стеллажей, чтобы крысюкам, которые напирают сзади, было чем заняться.

Маэстро разворачивается, прикрывая своего учителя. Монгол готов атаковать. У Гоцци в руках боевой топор.

— Стойте! — кричит Алоизио. Вернулся к своему истинному облику. Надо же! 

— Стойте! Мы еще можем договориться, рыцарь. Теперь я понимаю, почему тебя наняли.

Он смотрит как-то странно: на меня и не на меня. Будто у меня за спиной стоит кто-то огромный и страшный.

— Ты не то, чем кажешься. Сколько бы тебе не заплатили, я могу дать больше. Много больше.

— Не можешь. Мне никто не платил.

— О! Идеалист. Это большая редкость в наше время. Тем более ты нужен мне. Вместе мы создадим новый мир.

— На хер надо! Взяли моду миры создавать! Мне и старый сгодится!

Голос твари настолько низок, утробен и чудовищен, что даже монгол выдыхает: «Шайтан!»

— Он самый, рад знакомству! — отзывается тварь.

— Одержимый! — несется со всех сторон, — Он одержим демоном!

— Ты что, ван Хорн, сбрендил совсем?! — не выдерживает Маэстро, — От чумы так бывает?!

— Ты не видишь, Гвидо? — с детской искренностью удивляется Алоизио.

— Что не вижу, учитель?!

— Раз так, — Крысиный король быстро соображает, что к чему, — Взять его, дети мои!

Сам он опрометью кидается к подъемнику. И тут же отскакивает назад — короб летит с третьего этажа, гремя цепями. Из него выскакивает человек в сером плаще и маске. В правой руке меч, в левой — факел. Тяну носом воздух — попахивает дымком и жженым тряпьем.

— Брат! — радуется Гоцци, — Ты вовремя!

Но брат неожиданно и стремительно атакует ближайшего крыса, тот ничего не успевает сделать — падает замертво.

— Неспасенный, — растерянно бормочет Алоизио.

«Неспасенный» ничего не отвечает, потому что не может говорить. Уж я-то ни с чем не спутаю этот сломанный нос, торчащий из-под маски, и куртку с заклёпками. Сам заказывал.

— Измена! — Гоцци в отчаянии бросается на Курта. Получает факелом по морде, пронзительно верещит, роняет топор. В воздухе зависает тошнотворный запах палёной плоти.

— Ах ты, сукин сын, — рокочет тварь во всю мощь голоса, — Поджег третий этаж! Вот это я понимаю! Повеселимся, крысятки?

Сатанинский смех. Без него нельзя было обойтись?

Теперь все происходит одновременно. Часть крысюков, преодолевая завалы, несется к лестнице с воплями «Пожар! Горим!». Кто-то из них кричит: «Одержимый! Дьявол во плоти!» Ближе к лестнице, преодолев баррикаду, они сталкиваются с братьями, которые спешат на подмогу. Те, в свою очередь, соображают, что к чему. Пытаются развернуться и неизбежно вязнут в завалах, сбивая бруг друга с ног.  Армия из них никудышная.

Алоизио, точь-в-точь крыса, бежит куда-то в сторону, за стеллажи. И бог с ним — далеко не уйдет. Маэстро прикрывает отступление, если паническое бегство можно так назвать. Но он все же не соврал — не все дали деру. Смельчаки среди серых плащей обнаружились. Бегут на меня, а не от меня. Надо решать дело быстро, пока пожар не разгорелся.

Кажется, что серый плащ замахивается целую вечность. Ныряю под меч. Стремительный удар в горло отправляет противника прямиком в пекло. Выдергиваю клинок с тем, чтобы отразить удары двух крысобратьев, напавших одновременно. Один хватается за страшную рану в животе, пытаясь удержать кишки. Второй теряет руку с мечом, орет и получает удар прямо в рот.

— Наконец-то заткнулся, — хохочет тварь и мы кидаемся за монголом, который сражается с Куртом.

Курт ловко пользуется факелом, держа противника на удобном расстоянии, но лучше не рисковать. Атакую сверху, но Батыр приседает. Мой удар, вместо того, чтобы снести голову, отрезает косу. Монгол успевает атаковать в живот. Тут бы мне и конец, но зверь внутри придает мне скорость. Мы резко отскакиваем, попутно успевая наколоть на меч, крысюка подкравшегося сзади.

Монгол ломится за мной. Отступаю дальше, уводя его от Курта, который и без того отбивается от двух серых плащей. В нормальном бою, будь я в доспехах, у Батыра не было бы шансов. Точный удар в сочленение его саблей не нанесешь, а лупить ею по доспеху никакого резона нет. В ситуации, когда из защиты лишь ветхие портки, ран не избежать. Приходится танцевать и уклоняться, выматывая тяжелого противника. Взлетаю на баррикаду, Батыр бросается за мной, даже успевает задеть саблей плечо и спину. Зараза. Пока тварь на воле боль почти не чувствуется, но потом...

В тех местах, где я, покачиваясь, восстанавливаю баланс, монголу приходится нелегко. Треск дерева. Его нога застревает, на мгновенье он теряется. С меня и этого довольно  Удар приходится прямо в лицо. Не хочу смотреть, что из этого вышло — довольно с меня звука и разлетевшихся ошметков плоти. Тварь рвется вперёд — к тем, кто ещё дышит, у кого бьётся сердце.

Курт справился со своими противниками и добивает последнего серого брата. Не вмешиваюсь, потому что склад вдруг стремительно заполняется крысами... Настоящими, а не людьми... Поток черных и серых зверьков, набегая волнами, течет и колышется под ногами.

— Заканчивай и уходи, — ору Курту, — Это приказ!

Отвечать ему некогда, но не будет же он, как преданный идиот, гоняться за мной, чтобы спасти. Знает, что я живучий.

Алоизио обнаруживается в углу за стеллажами. Стоит на коленях, глаза закрыты, губы шевелятся. Пальцы перебирают черепа четок. Молится? И где, черт возьми, Маэстро? К тому моменту, когда я приближаюсь к Алоизио, крысы уже кишмя кишат. Веки Короля вздрагивают и поднимаются. Глаза закатываются, как у больного падучей, но белый взгляд направлен прямо на меня. Рука с четками тянется в мою сторону:

— И лишится плоти всякая жизнь, ходящая по земле, — это звучит как проклятье.

Из-за стеллажа выскакивает Гоцци. Его трудно узнать. Лицо багрово-черное, в клочках обгорелой кожи, правое веко прикипело к глазу. Зато подобрал чей-то меч.

— Ни шагу, — хрипит он, — Спасайся, учитель!

— Дурак, сам уходи, — рычу я.

С ножиданной силой крысобрат толкает на меня стеллаж, который, как и все вокруг, движется невыразимо медленно. Выскочить из под него не представляет особого труда. Но тяжёлые тюки с шерстью все же сбивают с ног. Едва не тону в живом море крыс. Гоцци радостно верещит и кидается на меня. Откатываюсь, увлекая за собой новую волну пищащих зверьков. Его меч застревает в полу, примерно там, где только что была моя грудь. Успешно пришпиливает пару крыс, что немудрено. Гоцци, чуть не плачет пытаясь вырвать меч. Крысобрат вызывает во мне смешанные чувства — гадливость и жалость одновременно, но он сражается за свою веру и своего «спасителя». Это не всякому дано. Злой силе внутри меня это безразлично, тело действует безошибочно. Еще лежа дергаю Гоцци за ногу. Он теряет равновесие и мой меч вонзается в его живот, затем, после долгого противного всхлюпа, в горло. Отталкиваю труп. Не люблю, когда кровь хлещет прямо на меня.

Стряхиваю крыс. Оборачиваюсь, чтобы увидеть, как Курт соскальзывает по цепям и тросам в темную дыру подъемника. Один из его противников мертв, другой корчится на полу в предсмертной агонии.

Мы один на один с Алоизио.

Возвращаюсь, ступая по крови и крысам, чтобы подобрать лучшее оружие здесь — кривой клинок Батыра. Дела надо делать, как полагается. Негоже казнить короля, пусть даже крысиного, той дешевой зазубренной железкой, что у меня в руках.

— Ты думаешь, что победил? — шипит мне в спину Алоизио.

Прогоняю крыс с тела монгола и аккуратно отстегиваю ножны — пригодятся. Смотрю на бесформенное месиво, в которое я превратил его лицо. Разжимаю мертвые пальцы. Рукоять ложится в ладонь как родная. Вытираю свою кровь с клинка об чей-то серый плащ. Любуюсь волновым рисунком булата. Невероятная красота. Клинок будто струится и течет. Пробую удар, рассекая воздух. Поворачиваюсь к Алоизио.

— Да, признаю, люди — моя ошибка, — бормочет он, будто не замечая меня, — Но у меня есть и другое Братство. Они умеют быть преданными. Взгляни на них.

По мановению его руки беспокойная орда серых и черных телец замирает на месте. Перестает дышать. Крысы смотрят на меня. Если уж на то пошло, они не такие мерзкие и уродливые, как принято думать. Животные как животные, даже симпатичные. Когда-то в детстве я играл с ними. Я играл со всеми, кто хотел играть со мной. Выбор мне редко предоставлялся. По отдельности все крысы умные. Все. Но в таком количестве добра от них не жди.

— Они полностью подвластны мне, — говорит Алоизио, — Я могу приказать им прыгнуть в пропасть и они прыгнут. Они не боятся огня, не боятся тебя и твоего оружия. Это истинная преданность. Если я велю им убить тебя, они убьют.

Он больше не смахивает на припадочного. Взгляд едкий, как кислота, на губах довольная усмешка. Мол, поиграй еще своим булатом, а я посмотрю.

— Но? Должно же быть какое-то «но».

— Мы нужны друг другу, рыцарь, кем бы ты ни был в действительности. Мы не такие, как все. Вместе мы сможем противостоять этому жестокому и несправедливому миру и подчинить его себе.

— Уничтожив его?

— Нет же, смысл игры не в этом. Слабые умрут, а сильные выживут. Как выжил ты. На развалинах этого мира мы создадим новый. Это не Конец света, а его начало.

— Ты мне вот что скажи, те кто ползал перед тобой на карачках, лизал бубоны и твой хер, сильные?

— Они хотели жить. Это очень сильное желание, знаешь ли. Одно из основных.

— И ты неплохо на нем заработал.

— Когда хочешь изменить мир, надо с чего-то начать. Поверь, мне в этом плане тоже не все нравится.

— А мне, представь себе, все не нравится. Дерьмовый у тебя план.

У меня нет никакого желания сгореть на этом чертовом складе или выбираться из-под завалов. Замахиваюсь, но Алоизио с неожиданным проворством отскакивает.

— Взять его, — велит он крысам, — Кушать, дети мои, кушать!

Но они не шевелятся. Как завороженные смотрят на меня глазами-бусинами.

— С ними ты тоже ошибся, — вздыхаю.

— Взять его! Да сожрите вы его наконец, гадкие вы крысиные морды! — голос Алоизио срывается на визг.

Вместо того, чтобы выполнять его приказ, крысы разворачиваются и бегут прочь, сметая все на своем пути.

— Но как же так? — растерянно бормочет Алоизио, — Они же всегда меня слушаются. Ни разу еще не подводили.

В ужасе он смотрит на меня. Даже не на меня, а на то здоровенное нечто, которое у меня вместо ауры. И во взгляде появляется обреченность.

— Да, конечно, об этом я не подумал. Но ты не остановишь чуму без меня. Тебе выгоднее оставить меня в живых.

— Ты перецелуешь всех больных и они исцелятся? С тем, чтобы ты их убил, когда пожелаешь? Ты так себе представляешь рай на земле? Когда люди поймут, на что ты способен, из-за тебя начнется кровопролитие еще более страшное, чем чума. Извини, Алоизио.

— Нет ничего страшнее чумы. Ничего. Скоро ты в этом убедишься и умоешься кровавыми слезами. Ты ведь никогда не болел, если я правильно понимаю, кто ты. И не заболеешь, но тебе есть кого терять... И ты ничего не сможешь изменить. Ни-че-го!

Да пошел ты! Движение такое быстрое, что он даже не успевает его заметить. Отступает, удивленно глядя на меня, медленно оседает на колени. Кровавая полоса разделяет туловище по косой слева направо. Беру его за волосы и рублю голову, прежде чем расчлененное тело падает и рассыпается на сотню крупных черных крыс.

— Что за херня такая? — рычит тварь. Как будто я могу это знать, если он не знает.

Часть крыс удается зарубить, часть просто растоптать, остальные зверюги уходят невредимыми.

Нет, что за херня?

Раздумывать некогда — огонь уже ползет по второму этажу. Дым ест глаза и врывается в легкие. Заворачиваю голову Алоизио Доменико Бонфанти, известного также как Король крыс и Повелитель Чумы, Чумной бог или что-то там ещё, такое же пафосное, в первый попавшийся кусок ткани. Тряпья здесь полно. Сооружаю что-то вроде заплечного мешка, на случай, если придется прорываться с боем и лазать по стенам. Я не то чтобы тяжело ранен, но порезов много. Рана, оставленная монгольской саблей, прилично кровит. Нахожу более менее подходящую ткань — дорогой батист. Отрываю кусок, кое-как перематываю плечо и спину. Затягиваю узел зубами. Затем снимаю стеганку с одного из серых плащей, она великовата на меня, но сойдет. Дело немного поправляет ремень, за который я запихиваю боевой топор, брошенный Гоцци, и саблю Батыра — жаль оставлять такую вещь. За голенище сапога отправляется чей-то нож.

Выскакиваю в квадрат подъемника, когда начинают трещать и рушится под напором огня прочные деревянные балки. Третий этаж полыхает, крыша благополучно провалилась. Вовремя я.

На улице суматоха, люди из соседних лавок и складов пытаются тушить пожар, передавая воду из реки по цепочке. Среди них есть братья-крысы. Этот путь отрезан. Не хватало еще, чтобы кто-то узнал меня или мою одежду, хоть стеганка не из приметных. Придется сделать крюк.

Ныряю в ближайшую подворотню и короткими перебежками ухожу в город. Слышу топот и бряцание оружия. Городская стража — только от них столько шума. Встречаться с ними тоже не входит в мои планы — они мне не союзники. Взбираюсь на крытую галерею. Начинается дождь. Повезло. Может одним складом дело и закончится и я не спалю половину Флоренции.

Перебираюсь на крышу, чтобы понять ситуацию. В доме Бьянчи что-то явно происходит. Да и линии обороны, о которых говорил Маэстро, нетрудно заметить — их контуры прорисовывают огни факелов. Крепостная стена, Монетная башня, мост и башня Сан-Никколо на востоке, пара кварталов на запад и до реки — там звенят клинки и явно идут столкновения. Кого с кем? Пока что это трудно понять.

Уйти можно только по покатым черепичным крышам на запад в сторону площади Моцци и Понте-алле-Грацие — там пока тихо. И тут начинают звонить в базилике Святого Лоренцо — Медичи. А следом этот звон подхватывают и все церкви Флоренции — Тощий народ? Начинается. Свое дело мы с Куртом сделали — Братство обезглавлено. Теперь черед Медичи. И Флоренции.

Метаморфис. Дальше сам разберусь.

Ты ранен. Уверен, что сейчас подходящий момент? В случае чего, я рядом.

Мне не нравится, когда он ведет себя так. Начинаешь испытывать к нему дурацкую симпатию... Он не друг и никогда им не был, напоминаю я себе. Его присутствие прожигает след в душе и в теле и, чем дольше он со мной, тем тяжелее и мучительнее приходить в себя. Если можно обойтись без него, я обойдусь без него.

Поколебавшись, прячу саблю Батыра за дымход. Уходить надо налегке — или топор, или сабля. Но булатом я разбрасываться не собираюсь. Вернусь.

Шорох, скрежет металла... и дыхание. Топор сам собой оказывается в руке. Что если это человек Медичи и сейчас он раздумывает друг я или враг?

— Виноград в этом году уродил, куманек, — говорю.

— А не отведать ли нам сыры и оливы в монастыре бернардинцев в четверг? — отвечает низкий бархатистый голос. Маэстро. Конечно, ему же сказали утром пароль.

— Кто этот бред сочиняет, не знаешь? — задумываюсь я.

— Джованни или Алломано, — сначала я вижу руки в перчатках на коньке, потом плечо и голову, наконец, силуэт Гвидо, оседлавшего черепичную крышу.

— Могли бы тебя попросить. Ты бы им зарифмовал. Стихами-то твои пошленькие канцоны назвать сложно, но рифмы иногда удаются — для паролей бы сошло.

— Есть мне дело до мнения неуча со шпорами! — пренебрежительно фыркает он и поднимает руки, показывая, что в них нет оружия. — Перемирие, ван Хорн. Есть разговор.

— Нет у меня настроения на разговоры. Но ты спускайся, потому что лезть за тобой и делать лишние телодвижения у меня тоже особого желания нет.

— А вот зря. Я могу быть полезен.

— Если натянуть твою продажную шкуру на каркас и установить в качестве флюгера? Хотя менять стороны и бежать с поля боя это обычное поведение наемника, я понимаю.

— Да прям там! Можно подумать, что все тут целки нетраханные и за деньги не отдаются. Мы с тобой одним миром мазаны. На тебя только малость светского лоска навели, мне чуть больше образования дали. Благодетели хреновы. Будешь слушать или я пошел? Делать мне не хер, мокнуть тут.

— Да никуда ты не пойдешь уже, я ж догоню. Ладно, слезай, — отправляю топор за ремень, но сажусь на корточки и кладу руку на колено, пальцы касаются рукояти ножа, спрятанного в сапоге, — Только, пока лезешь, придумай историю покороче — на длинную у меня терпения может не хватить.

— Там его голова? — спрашивает Маэстро, — В узелке?

Угрюмо молчу в ответ. Голова-то тебе и нужна, понимаю, как же.

— Жаль, — вздыхает он, — Я так мечтал выколоть говнюку глаза, посадить в клетку и спасать человечество от чумы. За деньги, разумеется. Десять флоринов за поцелуй. Умеренная цена на мой взгляд.

— Плохой план.

— Ты думаешь?

— В том невероятном случае, если бы Алоизио позволил себя ослепить... Долго бы ты не протянул — конкуренты мигом бы ушатали. Кстати, тебе бы помолиться. Самое время. Считаю до пяти. Раз.

— Ну хотя бы до десяти.

— Два.

— Ты же понимаешь, что я все знаю о Братстве...

— Три. Не годится. Братство я только что обезглавил, без Алоизио вы сборище рехнувшихся фанатиков. И посмотри, вниз. Через пару часов Медичи возьмут, кого захотят.

— Но пока их здесь нет, а я командир. Моя крепость еще не знает, что она пала, а командир бежал с поля боя. Я мог бы показать тебе безопасный путь на тот берег. Прикрыть спину...

— Чтобы воткнуть в нее нож? Не годится. Четыре.

— Пять, — орет он, после чего следует стремительная атака кордом, — Мне тебя заказали.

След твари все ещё горячий, темная сила пульсирует в крови и всех телесных гуморах. Я проскальзываю под кордом. Заламываю его руку. Резко выпрямляюсь, с маху врезаюсь головой в его грудь, затем в челюсть. Он борется, пытается ударить, но я прижимаю его к скату крыши, приставив нож к горлу. Ослабевшие пальцы Маэстро теряют корд. Задерживаю оружие ногой и осторожно отодвигаю в сторону. Нельзя привлекать к себе лишнее внимание. Да и люблю я эти штуки, жалко терять. Прикончу Гвидо, подберу. С последним ударом я не спешу. Теперь уже мне надо поговорить.

— И кто же?

— Не выгорело, жаль, — вздыхает Маэстро, — Но долго ты не выдержишь. Я видел, что Батыр тебя задел.

— Кто тебя нанял? — повторяю.

— А ты угадай! Я буду говорить тепло или холодно.

— Да пошел ты в жопу со своими играми, — надавливаю на нож, по лезвию струится кровь.

Нам под ноги со свистом прилетают три арбалетных болта. Отпускаю Гвидо, он ныряет за кордом. Чертыхаясь и поскальзываясь на мокрой черепице, мы взбираемся наверх — не ждать же пока они пристреляются. Перелетаем на другую сторону крыши.

— Твои? — спрашиваю, прислушиваясь к свисту стрел. Я прижимаюсь животом к черепице, он — спиной. Мы все еще удерживаем дистанцию — он выставил корд, я замахнулся топором.

— Смотря кого ты называешь моими, — задумывается Гвидо, — Это гарнизонные. Со стены.

— А они на чьей стороне?

— Холера их знает. Они поддерживают партию Аристократов. Аристократы презирают Братство, но и Медичи не их любимчики — обнаглевший аптекари и менялы. Не теряем время, бежим к площади Моцци.

Но никто из нас не трогается с места. Побежать первым — стать уязвимым.

— Перемирие, — предлагает Гвидо, — через один дом плоская крыша с солярием... Там все и решим. Чего за зря ноги ломать?

— На счет три, — говорю, — Раз, два, три...

Но пару-тройку шагов, мы движемся неуклюжими крабиками — поводов доверять друг другу у нас нет.

— Продешевил я, — сокрушается Маэстро, — Не знал про одержимость.

— Сколько тебе заплатили?

— Косарь.

— Не так уж и плохо, не прибедняйся.

— Ну авансом только половину. Вторую по предъявлению головы. Да вот и сложилось все удачно. Если ты сегодня погибнешь, все сочтут это естественным ходом событий. Но, знай я про одержимость, не связывался бы — клиент не из тех, кто ошибки прощает. Как жаль, что Алоизио встретился с тобой раньше.

Наконец мы переходим на бег. Перепрыгиваем на соседнюю крышу. На самом коньке поскальзываюсь и еду вниз, но успеваю восстановить равновесие, сгорбившись и расставив руки. Только поэтому не лежу на улице со сломанной шеей. От такой участи тварь не спасет. В этот момент в меня летит нож, который оказывается припрятал Маэстро. Мимо — нож звенит по черепице, соскальзывает с крыши и мелодично ударяется о мостовую. Перепрыгиваю узкий переулок и стою на той самой плоской крыше с солярием и уютным садиком, поджидая Лупо.

— Где же вы, Маэстро? Публика ждёт.

Он неуверенно смотрит на темный провал между домами, к тому же крыша с солярием немного выше.

— Стареем?

— Иди ты. Мне всего тридцать два.

Он берет разбег и прыгает. Немного не долетает, но успевает ухватиться за балюстраду с античными амфорами. Тут бы огреть мерзавца топором по куполу и забыть о его существовании, но я терпеливо жду. Порешить-то я его всегда успею, но мертвые не самый разговорчивый народ, а некромант из меня никакой. Протягиваю ему руку, он смотрит с сомнением, но все же пользуется помощью.

— Благородно, ван Хорн, — вежливо говорит Гвидо, взбираясь на крышу, — Но отвечать благородством на благородство не буду. Не мой стиль.

— Ну хоть честно.

— И ни черта это не благородство. Ты хочешь знать имя заказчика.

Мы начинаем кружить, как будто решили станцевать турдион или что-то в этом роде. Тактика боя не блещет новизной — надо решить дело с одного удара, а пока не появится такая возможность, уклоняться от атак противника. И оба мы в этом хороши и чем-то даже похожи — скорость, гибкость, лёгкие, подвижные ноги. Рассчитывать можно на выносливость или ошибку противника. Шансы у него есть, потому что я начинаю чувствовать рану. Болит адски.

Буду теснить его к краю крыши, либо к горшкам с лимонными и апельсиновыми деревьями. А там, куда кривая вывезет. Чтобы отвлечь, начинаю трепаться:

— Ладно, уговорил. Согласен перекупить заказ.

— Нет, — говорит он.

— Нет? — я атакую, но он отскакивает, увеличивая дистанцию, — Зачем тогда ты этот разговор затеял?

— Да, чтобы время потянуть. Время, ван Хорн, работает на меня. Рана-то, небось, болит и кровит... Я вымотаю тебя и прирежу. И топор даже есть, чтобы голову снять и доставить заказчику...

— Пять тысяч, — говорю, — Решайся. Ты ж из тех, кто родную мать продаст.

— Эту грязную лярву? — паскудно смеётся Маэстро, — Да почему ж нет? Она-то меня продавала. Но тебе взаправду нужны кости мертвой шалавы?

Он атакует, но я уворачиваюсь.

— Если, где слышал, и хотел меня этим достать, так не выйдет.

— Парни называли тебя пидором за глаза, — соглашаюсь я, — Но я думал, что они о сволочном характере.

— Люди, если что-то к тебе прилепят, то на всю жизнь, — ворчит он, уходя от моей атаки.

— Что правда, то правда... Но, если хочешь разжалобить меня этой унылой историей...

— Разжалобить?! — орет Гвидо.

— Ну да, вот это все, знаешь: «Жизнь — дерьмо и потому я такой подонок». Ну да и жизнь дерьмо, и ты — подонок, чего плакаться-то?

— Я не плачусь, — шипит он и наконец-то натыкается, пятясь, на горшок с лимоном.

Замахиваюсь топором, но корд стремительно летит вперёд, я отскакиваю, и лезвие проносится на волосок от моего бедра.

Все. Довольно с меня этих игрищ, пора закругляться.

Швыряю в него горшок. Он пытается уклониться. «Снаряд» разваливается на составляющие — горшок, землю и дерево с корневищем. Горшок попадает в голову, земля засыпает глаза. Маэстро пошатывается и моргает. Отскакивает назад, спотыкаясь на лимонах. Отчаянно богохульствует, упираясь спиной, а точнее задницей, при его росте, в балюстраду. В один прыжок я настигаю его.

Мой топор еще в воздухе, но неизвестная сила швыряет Гвидо вперёд и немного вправо.  Дурацкое удивлённое выражение лица, рука тянется за спину. Удар топора, должен бы сокрушить грудину, но вспоров, куртку, стеганку и плоть до костей так и не добирается, потому что Маэстро летит вниз под мощный крик развитых голосовых связок. Слышу глухой удар. Наступает тишина.

На крыше через улицу мелькают огни. Арбалетный болт с визгом разносит горшок с лимоном слева от меня, второй свистит у моего уха. Пригибаясь, бегу прочь — на темную сторону, куда не достигает огненный отсвет пожара.

До площади Моцци мчусь по крышам, перепрыгивая узкие расселины улиц. Не хватало, чтобы арбалетчики догнали или кто-то блокировал мост. Спускаюсь на площадь. Короткими перебежками до моста и там пускаюсь во всю прыть. Я почти на другом берегу Арно, когда раздается крик:

— Смотрите! Там!

На бегу оглядываюсь через плечо — свет от факелов выхватывает серые плащи:

— Гвидо? Это ты?

Рву что есть сил. Поскальзываюсь на вязкой жирной грязи, падаю, поднимаюсь и бегу дальше. Прячусь в узкой улочке, заставляя их разделиться. Двоих удается зарубить и я бегу дальше, но попадаю в засаду. Драка короткая, но стоит мне неприятной раны на бедре. Перетягиваю ремнем и пытаюсь двигаться как можно быстрее. Не так-то долго осталось до Санта-Кроче. Дождь переходит в грозу и настоящую бурю. Дикие порывы ветра и разряды молний задержат преследователей. У меня выбора нет — бросаюсь навстречу буре. 

Дождь бьет по глазам. Вымокшая одежда потяжелела, но избавиться от лишнего нет времени и сил. С каждым шагом я теряю все больше крови. Темнеет в глазах...

— Метаморфис, — шепчу или мне это только кажется, когда я падаю без сил в лужу. Шаги приближаются.

***Загрузите NovelToon, чтобы насладиться лучшим впечатлением от чтения!***