13. Денис. Во глубине Сибирских руд

«Я человек без окон и дверей.

Я человек без прав и поэтому лев.

Мой хлеб, твой хлеб, один грев.

Скажи мне,

Где, где, где

Отыскать мне свободу на этой земле»

Баста. Свобода

Странно.

После того, как я попал в Дурдом, меня будто все время пытались затолкать поглубже и опустить пониже. Зажать рот, законопатить, запереть. Стереть, как косую линию ластиком. Наверное, потому, что я не подходил – был слишком неровным, высовывался, колол глаза, нарушал строй. Я подлежал исправлению. А пока оно не произошло, я просто лежал. Взаперти.

Каморка, в коротую меня затолкали титаны, была не более, чем узким пеналом с бетонными стенами и полом. Наверное, когда-то тут был чулан. В темноте я даже мог нащупать отверстия, оставшиеся от полок, на которых, вероятно, когда-то хранили банки с краской: ее слабый запах все еще витал в воздухе призраком давнего ремонта. Здесь я мог сидеть, прислонившись спиной к стене и вытянув ноги – если устраивался наискосок. Лежать же можно было только скрючившись в позе зародыша. Не то, чтобы меня привлекал сон на жестком холодном полу, но других альтернатив вроде как не предвиделось. По крайней мере, в ближайшее время.

Когда меня тащили сюда, на голове была наволочка. Но, судя по тому, что мной пересчитали ступеньки, ведущие вниз, темница распологалась в подвале. По пути сюда я пару раз получил под ребра, чисто для профилактики, но бить меня не били – Кикиборг запретил. Только заставили раздеться до трусов: пижама была казенная, и ее требовалось вернуть в медблок. Мне пришлось подчиниться. Метр с Салом ждали только предлога, чтобы как следует почесать кулаки, а я не собирался двавть им такую возможность. Зато уж языки они почесали на славу, комментируя мой вынужденный «стриптиз».

Потом дверь захлопнулась, загремел замок, зашаркали по бетону шаги, и возбужденно-веселые голоса растворились в ослепившей меня тьме. Да, света в чулане не было. А желтая полоска под дверью погасла, как только мои тюремщики, уходя, погасили лампочку. Позже я обнаружил, что под потолком каморки находилось окно, но его предусмотрительно забили досками: то ли для того, чтобы снаружи не могли заглянуть любопытные глаза; то ли создатель темницы неплохо разбирался в пытках.

Полная темнота. Тишина. Холод. Ощущение собственного обнаженного тела и шершавого бетона под ним. Все это я уже испытывал однажды. Будто и не было двух лет, отделявших меня от погреба на Ферме, куда меня засунул Ян. Засунул за то, что я попытался помочь мальчишке еше младше меня, попытался отогреть его вымерзающую душу своим теплом. Я будто снова оказался в том каменном мешке, пусть пахнущем краской, а не сыростью и картофелем. Вот только теперь я знал, что сделают со мной, когда наконец выпустят. И что станет с маленьким Ссыкуном.

Мрак ложился монетами на глазные яблоки. Стены смыкались, выдавливая из меня желание жить. Невидимый потолок нависал тоннами бетонных перекрытий, земли, и каменного здания, стоящего на ней, вместо того, чтобы с грохотом провалиться в ад. Хотя, может, в ад провалился я? Кто сказал, что ад – это огонь? Быть может, это вечные холод, тьма, тишина и одиночество?

Я закричал так, что в ушах пошел звон, и чуть не лопнуло горло. Вскочил и принялся колотиться в темноту всем телом – натыкаясь на стены, дверь, снова стены, ведро, зачем-то оставленное в углу, и пол, на который под конец свалился, уже не способный двигаться. Я здорово побился тогда, но почти не чувствовал боли. Я вообще ничего не чувствовал. Будто меня похоронили заживо, а я и вправду умер. Внутри.

Наверное я все-таки отключился – от изнеможения. Потому что проснулся от того, что веки щекотал слабый свет. Открыв глаза, я понял, что чахоточный лучик падает из щели между досками, закрывавшими окно. Я кое-как поднялся – все тело ломило, по нему расплылись уродливые синяки и ссадины, происхождение которых припомниналось с трудом. К тому же меня не по-детски трясло. Ночью температура упала. Хоть подвал и отапливался, ему было далеко до изолятора – а там я лежал в пижаме, да еще одеялом накрывался.

Оказалось, в окно выглянуть удастся только, если я встану на опрокинутое ведро – что я и сделал. Приникнув к щели глазами, я смог различить двор Дурдома за грязным стеклом: карусель, вкопанные в землю покрышки, раскрашенные яркими цветами, и снег, покрывавший их и все остальное. Пейзаж был до боли знаком: раньше я любовался им из изолятора. Гребаный день Сурка перешел на новый виток!

Я спустился на пол и использовал ведро по назначению: поссал в него. На эту светлую мысль меня навел мочевой пузырь и плещущийся в нем вчерашний чай. Интересно, сколько меня еще тут будут мариновать? Судя потому, что уже светло, утро в Дурдоме в полном разгаре. Наверное, ребята сейчас завтракают.

Не пора ли директрисе вызвать меня на допрос, промывку мозгов, порку розгами или что там у них полагается чуваку, который умыкнул младшего воспитанника на баррикады? Хотя... Может, все дело в том, что сегодня суббота? Или в тех спонсорах, о которых вчера вопила Цаца? Да, будь я на ее месте, держал бы тикающую бомбу по имени Денис Малышев подальше от греха. Например, в подвале. Запретым в клоповнике метр на метр. Интересно, пожрать-то мне хоть принесут? Кушать, вообще-то уже хочется.

- Там! Та-та-та! Там! Та-та-та-та-та-та!

Что за странные звуки? Будто кто-то колотит металлом о металл. Ага, по ходу, он идет от труб, торчащих из потолка моей «тюряги» и уходящих в стены с обоих сторон.

- Там! Та-та-та! Там! Та-та-та-та-та-та!

Где-то затеяли ремонт? Это в субботу-то? И почему стук какой-то... мерный, что ли? И повторяется, будто мелодия? Вот, снова:

- Там! Та-та-та! Там! Та-та-та-та-та-та!

Навряд ли местный сантехник заделался в ударники. Это больше похоже на... Не, у меня точно чердак едет! Ну кто может пытаться подавать мне сигналы, в Дурдоме-то? Зеленые человечки из космоса? Хм, в общем-то, в моем положении терять нечего. Я мог бы им ответить. Вот только, чтобы достать до труб, мне придется влезть на ведро. А в нем теперь кое-что есть – кое-что, что бы мне очень не хотелось расплескать.

Я подтащил посудину поближе к стене.

- Там! Та-та-та! Там! Та-та-та-та-та-та!

Так, если я возьмусь за подоконник, подтянусь и встану на ведро двумя ногами одновременно... Оба! Получилось! Блин, края в ступни врезаются – шлепки-то у меня отобрали вместе с пижамой. Они тоже казенные, из медблока.

Придерживаясь за стену одной рукой, я вытянул вторую и стал колотить по трубе, пытаясь повторить ритм:

- Там! Та-та-та!

И еще:

- Там! Та-та-та-та-та-та!

Выходило совсем не громко: кроме собственных костяшек, стучать было нечем. Но меня услышали! И ответили:

- Та-там-там-там-там! Та-та-та-та. Там-та!

Ого! Значит, я прав! Вот, я ответил, и ритм изменился. Как будто кто-то хочет мне что-то сказать. Только я его совсем не понимаю.

- Та-там! – Грохнул я по трубе, просто чтобы показать, что я слушаю и слышу. – Та-та...

Ногу у меня свела судорога, одна подкосилась и – та-дам! – это я уже лечу на пол, пытаясь одновременно поймать ведро. Грохот, звон, и вот я уже валяюсь в луже мочи, перебирая все матерные ругательства по алфавиту. И все же, несмотря на мокроту и вонь, сердце согревает тихая радость. Потому что я больше не один. Кто-то там, наверху, думает обо мне. Кто-то нашел способ дать мне знать об этом. Выходит, в этом ненавистном месте у меня есть друг? Кто бы это мог быть? Неужели Тля? Значит, его уже выпустили из изолятора?

Я снова влез на опустевшее ведро – теперь это было просто. Но сколько ни колотил по трубе в разных вариациях, больше мне никто не ответил. Может, неизвестного доброжелателя спугнули. Или ему просто надоело изображать дятла. Или он понял, что я не втыкаю, в чем судь его сообщения, и сдался. Уже не важно. Главное знать, что кто-то тут на моей стороне.

Не знаю, прошло два часа или три, только моя каморка начала пованивать все сильнее и сильнее. Чтобы не сидеть в луже, мне приходилось корчиться в углу. Глаза к этому времени окончательно привыкли к полумраку, и я различал вентиляционную решетку в углу под потолком. Но воздуху оттуда поступало, наверное, ровно столько, чтоб узник не задохся, потому что ссаки высыхали невъебически медленно. Жрать мне все так и не несли, хоть аппетит у меня заметно поубавился. Зато вот пить хотелось сильнее и сильнее.

Больше всего доставало меня то, что заняться было совершенно нечем. Я пытался думать о Нике, который, конечно, снова начнет беспокоиться, если я пропаду надолго. И об Асе: ведь я ей так и не успел написать, и теперь она вообще неизвестно что обо мне думает. О том, что со мной будет, когда директриса наконец решит меня выпустить. Но все эти мысли просто бесцельно метались по кругу, как хомячки в колесе, и ничего путного из них не выходило. Постепенно я впал в какое-то отупелое забытье, которое прерывал только на физические упраженения – чтобы согреться.

Шум застал меня за очередной серией энергичных приседаний. Доносился он со двора. Вопили так, что стекло в моем окне дребезжало и доски тряслись. Странно. Никогда я тут такого еще не слышал. Вообще, в Дурдоме было поразительно тихо, если учесть количество обитающих в нем детей, в том числе – малышни. Что у них там стряслось?

Я снова влез на ведро и выглянул в щель. По тому кусочку двора, что попадал в поле моего зрения, носилась, каталась и скакала детвора. Летали снежки, варежки и шапки. Целая гроздь мелких повисла на бешено крутяшейся карусели, еще пяток прыгал по покрышкам, а кто-то уже лез на единственное уцелевшее на данном куске территории дерево. И главное – нигде на обозримом пространстве я не видел ни тени воспитки. У них что, в субботу у всех выходной? А как же спонсоры?

Тут поле моего зрения пересек широкий дядька в пальто и шапке бобриком, похожий на Доцента из «Джентельменов удачи». Передвигался дядька короткими перебежками, придерживая бобрик и используя пухлый портфель как щит, против летящих в него снежных снарядов. И снова – никаких воспиток, грозящих обрушить на расшалившуюся детвору страшную кару. Пятнистая спина Доцента исчезла – вместе со двором – потому что мою смотровую щель закрыли чьи-то гребаные ноги в потрепанных джинсах.

- Эй! – Заорал я, колотя по дереву. – Что там происходит? Когда меня выпустят? И вообще – подвинься, урод!

Ноги сменила чья-то жопа, а ее – длинная физиономия Мерлина, которая скоро будет мне снится в ночных кошмарах:

- В Дурдоме свершился государственный переворот, - я едва мог разобрать его слова через слой дерева, стекла и вопли мальков на заднем плане. – Канцлер с воспами временно не в состоянии выполнять свои обязанности. Да здравствует анархия!

- Виват, Король! – Это Ворона спрыгнула на снег и принялась долбить стекло снаружи.

Они там что, совсем все маму потеряли?!

- На хрен анархию! – Завопил я. – Меня кто отсюда выпустит?

- Директор, - ответствовал Мерлин, отряхивая снег со шляпы, которую сбил чей-то коварный снежок. – Когда просрется.

Чего?!

- А анархисты никак не могут?

Шляпа, закрепившаяся на привычном месте, качнулась из стороны в сторону:

- У анархистов ключа нету. К тому же, поверь, ты страдаешь ради общего дела.

На этом месте я настолько офигел, что у меня пропал дар речи.

- Кстати, тебе жрать-то давали? – Поинтересовался Мерлин.

- Тебе-то что? – Рявкнул я в ответ. – Я ж ради общего дела тут с голодухи пухну!

Ворона испуганно захлопала крыльями и взлетела Мерлину на шляпу. Его рожа исчезла, в окошко метнуло снегом, и все – я снова остался наедине со щелью, ведром и вонью застарелой мочи.

Я представил себе скромный деревянный крест на кладбище с косо прибитой эмалевой табличкой: «Здесь лежит Денис Малышев – первая жертва февральской революции в Дурдоме».

***Загрузите NovelToon, чтобы насладиться лучшим впечатлением от чтения!***