6. Денис. Письмо Нику

Привет, Ник!

Прости, что заставил тебя поволноваться. Мне сказали, ты весь телефон в Центре оборвал, когда я не вышел на связь, как договаривались. Извини, так глупо все получилось. Тебе уже сказали, что я заболел и в изоляторе лежу, – ну так вот, это правда. А из изолятора как позвонишь? Симку российскую я в телефон поставить не успел. Свалился почти сразу с каким-то вирусом. Прикинь, улетал-то я из Копена, было плюс пять, а тут – больше минус двадцати! Ну вот организм и не выдержал.

Ты только не пугайся, сейчас со мной все нормально. Я уже иду на поправку. Вообще за здоровьем воспитанников в центре очень следят: тут есть медсестры, которые посменно работают на суточных дежурствах, есть врач, психолог и даже психиатр. Но видел я пока только медсестру и врача. А изолятор – это вовсе не тюряга, как ты мог подумать. Это вроде как маленькая больница, на две койки всего. Сюда кладут тех, кто заразные, но кого в настоящую больницу везти нету смысла, потому что болезнь не опасная. Так что видишь – у меня ничего серьезного, а значит, беспокоиться не о чем.

Сейчас я тут вообще один лежу, потому что Настю выписали. Настя – это девочка, которая тут тоже живет. В смысле, ты сам понял, что это не мальчик, лол. Ей четырнадцать, и у нее лицо горелое и руки. То есть она в изолятор не из-за этого попала, а из-за краснухи, а я ею болел уже, вот нас вместе и положили. То есть ну, блин, не вместе – на разные кровати, конечно, ты понял, хех. А на лице и руках у Насти ожоги, старые уже. Откуда, я не спросил. Подумал, ей неприятно говорить об этом будет. Но, возможно, это причина, по которой она в центр попала. Из-за шрамов Настя не может толком улыбаться – они кожу стягивают. Поэтому у нее всегда очень серьезный вид. И еще пальцы у нее сгибаются не до конца, и одна кисть тоже – по той же причине. Не знаю, есть ли у нее ожоги в других местах: в изоляторе мы должны лежать в пижамах типа скафандр. Для мальчиков они голубые, а для девочек – розовые. Из-за этого и того, что приходится все время валяться в постели, я чувствую себя огромным младенцем.

Даже еду нам приносят прямо в постель. Дежурные из столовки забирают и передают медсестре. Кормят тут хорошо и часто – четыре раза в день. Но самим еду готовить нельзя, все делают повара. Они же решают, какое будет меню: пища должна быть полезной и здоровой. Так что хорошо, что я все ем и не привередливый.

Вообще-то Настя сказала, что в центре есть кулинарный кружок: там воспитанники учатся готовить. Но туда ходят только девчонки. Я спросил: что будет, если туда придет парень? Потому что мне нравится готовить, и получается хорошо – я в интернате научился. Мы же там сами еду себе делали. Только Насте я, конечно, не сказал про интернат. Потому что «официально» я сюда из Дании попал из-за того, что от меня иностранные усыновители отказались. Прости, Ник, это к тебе не имеет никакого отношения. Просто директор решила, что настоящую историю мне не нужно рассказывать (и я с ней согласен), вот мы и придумали правдоподобную легенду.

В общем, Настя посмеялась – она странно смеется, потому что выражение лица у нее почти не меняется – и сказала, что я увижу, когда приду. Ну, в кулинарный кружок.

Вообще, что-то тут похоже на жизнь в интернате, а что-то сильно отличается. Хотя я, конечно, мало чего еще видел – почти сразу в изолятор загремел. Живут тут тоже в комнатах по четверо – по крайней мере, в старшей группе, куда я попал. Там ребята от четырнадцати и старше. А вот в средней и младшей группе, по словам Насти, есть палаты и на шесть человек, и на восемь. В общем, в интернате у нас также было.

В спальне, куда меня поселили, заняты все кровати. Мои соседи: Мерлин, Розочка и Король. Хотя Короля я так и не встретил пока – он как раз в настоящей больнице. Ты не удивляйся, что у ребят имена такие странные. Тут всем клички дают, вроде как традиция такая. И мне даже уже дали – Андерсен. Угадай с трех раз, почему. Лол.

На нашей группе есть еще одна спальня, там тоже четверо живут. Самому старшему, Титану, уже двадцать. Я удивился сначала, как узнал. Думал, в центре можно оставаться только до восемнадцати. А оказалось, можно и дольше, пока учишься. А учатся некоторые долго, потому что тут, бывает, в одном классе оставляют на второй год, да не один раз. А в Дании такого нету.

Кстати, я как выпишусь, тоже в школу пойду вместе со всеми. Уже жду этого не дождусь, а то от скуки на стены лезу. Школа находится совсем рядом с центром, в соседнем дворе. Из верхних окон ее даже немножко видно за деревьями. В классах есть и дети из центра, и обычные, домашние, как их тут называют. Домашних, конечно, большинство. В центре нас всего пятьдесят. Это все мне тоже Настя рассказала. Я еще точно не знаю, в какой класс пойду. В России-то я и пятый не закончил. Но потом в Дании, правда, наверстал частично. Вот только датская система и российская не совпадают, поэтому теперь воспитатели ломают голову, куда меня определить. Очень надеюсь, что меня не посадят снова в пятый класс. Там ведь детишки сидят лет по десять-одиннадцать, а тут я, такой лоб! Вот стыдуха будет.

Вчера Настю – ее, кстати, Горелой все зовут, и она не обижается – выписали. И остался я совсем один. Делать в изоляторе совершенно нечего. Вай-фая нету во всем центре. Есть интернет-класс, это отсюда я сейчас пишу. Но меня только ради письма выпустили, чтобы ты не беспокоился, а потом мне обратно надо в мою «одиночку». Настя, правда, оставила мне свою книжку. Она библиотечная. Но это какой-то женский роман, а я детективы люблю или про животных. Фантастику еще. Но я все равно книжку читаю, потому что мне тренироваться надо читать по-русски. Еще я немножко рисую: выцыганил у Насти пару листочков и карандаш. У нее с собой была тетрадка. И Настя в нее все писала что-то. Я подумал тогда, что это дневник.

Знаешь, я даже сделал одну не очень хорошую вещь. Когда Настя как-то вышла в туалет, я подкрался к ее кровати, вытащил тетрадь из-под подушки и заглянул туда. Я знаю, чужое брать нельзя без спросу. Но мне очень хотелось подглядеть, что же Настя про меня написала. Вот только ничего я не узнал. Оказалось, она в тетрадку только цифры записывала. Ни одной буковки там не было. Только строчки с цифрами, которые выглядели примерно так: 21 53 12 62 34 и т.д. Может, Настя типа Эйнштейн? Математический гений?

Общаться с ней было, по крайней мере, очень интересно. О чем мы только ни успели поговорить, пока вместе лежали. Ну, в смысле в изоляторе. Даже о боге. Она сказала, в центр приходят волонтеры из церкви. Ведут уроки нравственного воспитания, по воскресеньям возят воспитанников в храм и еще на экскурсии иногда. Только Настя туда не ходит. Потому что верунов терпеть не может. Это она так людей, которые в бога верят, называет: веруны. Я этого слова раньше не знал даже.

Настя в бога не верит. Совсем. Она атеист. Атеисты – это те, кто считает, что люди произошли от обезьяны, а после смерти ничего нет. Просто кончается все, и ты кончаешься. Вроде как свечка потухает. Пух – и только фитилек горелый дымится.

Настя говорит, все веруны – лжецы и лицемеры. Себя обдуривают и других. А хуже всего католики. Потому что у них отпущение грехов купить можно. То есть, если у тебя есть бабло, деньги в смысле, то ты полюбасу в рай попадешь. А если бедный, то хрен тебе, ходи и таскай свои грехи на себе, и мучайся от страха, что в аду будешь гореть. Только на самом деле ни ада, ни рая нету. Но если ты верун, то для тебя все это реально есть, потому что мозг – он не чувствует разницу между фантазией и реальностью, для него все одинаково. То есть так я это с Настиных слов понял.

Она меня так и спросила: я верун или нет. А я сказал, что не знаю. Потому что я думаю, что я буддист, а буддисты ведь не католики. И даже не православные. Насчет буддистов Настя и сама сомневалась. Она меня спросила еще, почему я решил стать буддистом. Потому что мои приемные родители медитировали, или что там буддисты делают? Но я объяснил, что это тут не при чем. Просто мне нравится верить, что после смерти мы не исчезаем, а перерождаемся в другом теле. Вот мне бы, например, после смерти хотелось стать птицей. Чтобы летать надо всем миром, и чтобы у меня была своя стая. Настя немного подумала и сказала, что, если бы реинкарнации существовали, она хотела бы в новой жизни стать дельфином. Но только на самом деле круг сансары – это такая же выдумка, как рай и ад.

А потом ее выписали. Пока я сидел один, я Настю нарисовал. Рисунок прислать не могу по техническим причинам, да к тому же он мне самому не очень нравится. Я ее изобразил девочкой с двумя лицами. Только одно лицо, грустное и искореженное, это маска. А под ней – настоящая Настя, красивая и улыбающаяся. Только ты не подумай чего. Ну, в смысле, что я так много про Настю пишу. Просто я пока из всех ребят только с ней и успел поговорить нормально.

Все, пора заканчивать. Надо мной уже медсестра тут стоит восклицательным знаком. Как я уже писал, вай-фая в центре нету, так что в интернет могу пока выходить только с компьютера. А к ним пускают обычно, когда у нас свободное время, то есть по вечерам. Тут вообще вся жизнь по расписанию, совсем не так, как в интернате было. Но я об этом в другом письме напишу.

Как у тебя там, как Малена? С учебой нормально все? Асе привет передавай, а то, боюсь, ей написать уже не успею. Просто скажи, у меня все окей.