Сильными, смелыми,

Чистыми, белыми,

Нам суждено было стать.

Жесткими, грубыми,

Дикими, цепкими,

Вы нас решили распять.

     Перед глазами танцуют черные точки, каждый вдох причиняет легким адскую боль, а в правом боку словно проворачивают острое лезвие, но я бегу на пределе своих возможностей.

         Остановиться — значит умереть.

И я приказываю себе передвигать ногами.

Приказываю не слушать, отгородиться от шуршания травы и веток за спиной. В голове раненой птицей мечется мысль о том, что они настоящие, безобразно дикие и прямо за моей спиной. По коже пробегает табун предательских мурашек. Можно оглянуться и увидеть их вживую, но я запрещаю себе делать это.

         Долина сотрясается от звука пронзительного гонга, металл по металлу, я вздрагиваю и пытаюсь ускориться. Начинается отсчет.

         Первый удар гонга — предупреждение. Я должна собрать всю свою волю в кулак, отдать последние силы и бежать, что есть мочи. Ведь после десятого удара спасительные ворота закроются.

        Второй удар.

Кровь стучит в висках.

        Третий удар.

В глазах прыгают темные мушки.

       Четвертый удар.

Я несусь со всех ног.

        Пятый удар.

В боку невыносимо колет.

       Шестой удар.

Ворота близко.

      Седьмой удар.

Мне остаётся преодолеть десять метров, и я спасена, но мои мысли были сосредоточены только на достижении цели, и разум отвлекся от самой дороги.

      Восьмой удар.

Спотыкаюсь об корягу, лечу кубарем, мир взрывается болью, страхом и сожалением.

      Девятый удар.

Я поднимаю голову и смотрю, как ворота медленно закрываются. Ледяной ужас окутывает тело от осознания того, что никто не придет на помощь.

      Десятый удар.

На моей талии смыкаются тиски и вздергивают меня вверх. Мир уходит из-под ног.

— У каждого человека есть свое предназначение, — так любит говорить учительница по единоборству из общеобразовательной школы с военным уклоном, расположенной в самом сердце города Шайна, обнесенного по периметру огромными бетонными стенами длиной в несколько сотен километров. Забор в моем мире не прихоть, а обоснованная осторожность, вызванная многолетней враждой со Свиром, городом в котором правят злые, расчетливые убийцы и варвары, именуемые Иными.

***

Мне 9 лет, и я не люблю драться, мне нравится рисовать, но мама считает, что рисование — бестолковое занятие, которое не сможет обеспечить достойное будущее, а уж тем более спасти мою жизнь.

Вся трудность заключается в том, что самые престижные и высокооплачиваемые профессии напрямую связаны с выходцами из военной академии либо с наукой и медициной, а все остальные люди негласно считаются вторым сортом. Мама же хочет, чтобы я пошла по ее стопам и стала лучшей из лучших. Вот только она никогда не спрашивала, чего хочу я.

У меня очень влиятельная родительница, она возглавляет военное подразделение Шайна, и я часто вижу, как другие люди боятся и всячески пытаются ей угодить. Меня же сторонятся, а за спиной я часто слышу злые смешки. И мне кажется, что со мной что-то не так, вот только что?

***

Мне 12 лет, и я уже прекрасно понимаю, что со мной не так. Я отличаюсь от остальных девочек внешне. Уже сейчас многие выше меня почти на голову, а я выгляжу гадким и худым утенком на фоне поджарых пантер. Наверное, поэтому со мной никто не дружит, трогать в открытую, однако, не решаются, все-таки я не совсем простой ребенок, а дочь влиятельного человека.

А вот мелкие пакости никто не отменял. Мне приходится быть очень осторожной. К примеру, меня неоднократно закрывали в туалете и не выпускали оттуда по нескольку часов. Поэтому я редко хожу в школьный туалет. А за прогул уроков учителя назначали отработку в виде уборки на кухне и мытья полов.

Мне приходится внимательно следить за своими учебниками и тетрадями, чтобы их не испортили. И каждый раз осматривать стул и парту, перед тем, как присесть, чтобы не вляпаться в собачьи экскременты, заботливо приготовленные для меня одноклассницами.

Я слишком рано уяснила, что дети бывают злыми, хитрыми и изобретательными. Но рассказать об этом маме не могу, мне дико стыдно, но сильнее всего я устала видеть в ее глазах разочарование и недовольство мной, когда что-то идет не так.

Когда у меня бывает свободное время, я сижу на скамейке возле общеобразовательной школы с творческим и техническим уклоном, девочки, обучающиеся тут, смогут выбрать для себя такие профессии как художник, архитектор, инженер и все в таком духе. Я искренне им завидую и не понимаю, почему не учусь с ними, ведь я так на них похожа: в них тоже нет этого гигантского роста, мышц и сверхсилы. Если бы я училась тут, то у меня наверняка была бы подруга или даже несколько.

В статусе дочери главнокомандующей есть свои плюсы: я могу беспрепятственно ходить, куда мне вздумается. Моим самым любимым местом, укрытом от лишних глаз, стала библиотека. Это была новая Вселенная, полная тайн, загадок, путешествий и приключений. Единственное, что немного омрачало – ее местонахождение. Библиотека располагалась почти в самом сердце военной академии, той самой, которую так восхваляла моя мать. От одного взгляда на это унылое серое мраморное здание, мое сердце рыдало горькими слезами. К сожалению, я только и слышу, как мама мечтает, чтобы я там училась.

В те моменты, когда мама была рядом, она всегда проводила со мной хотя бы мимолетную беседу о том, как я буду обучаться боевому искусству. Она взахлеб рассказывала, как интересно и приятно трогать шероховатую поверхность оружия, чувствовать, как оно становится с тобой единым целым, ощущать адреналин, находясь на поле боя.

Проблема была только в том, что все это было мне не мило. Отправляясь с матерью на охоту, я мечтала лишь о том, как бы побыстрее вернуться домой. Мне претило насилие, а, самое главное – та страсть, с которой охотилась моя мама.

Тяжело вздохнув, я решаюсь на отчаянный шаг: разговор с матерью. Я так устала от постоянных насмешек и издевательств и должна попробовать, сказать ей, что военная школа не для меня, что я там словно белая ворона. Неужели она не видит этого?

Мы не очень близки, мама много работает, а разговариваем еще реже, но она должна понять меня. И я мчу на всех ветрах к ней на работу. На мгновение останавливаюсь перед входом и смотрю вверх. Пробегаю пункт охраны, меня знают и поэтому беспрепятственно пропускают внутрь огромного белоснежного здания. Выхожу из лифта на девятом этаже и нерешительно иду по коридору к заветной комнате, дверь оказывается приоткрытой и, кажется, я слышу знакомый голос:

— Некондиция, понимаете? Пожалейте ребёнка, отдайте ее в школу для обычных сотрудников периметра, — проявила невиданную дерзость моя учительница по единоборству и сказала это моей матери.

— Вы еще предложите мне отправить ее учиться на повара, — со злой усмешкой выплюнула мама. — Девочка должна уметь за себя постоять, поэтому будет кадетом военной академии.

— Простите! Но у каждой есть свое предназначение, и ей будет очень тяжело с ее физическими данными, от нее будет больше проку внутри периметра...

— Довольно! — голос мамы отливает сталью. — Я не нуждаюсь в Ваших советах, свободны, — звучит как приказ, и госпожа Брук направляется к двери, а я не успеваю убраться с ее пути.

Раскрасневшаяся женщина вылетает из кабинета, с жалостью окидывает меня взглядом, а затем спешно удаляется к лифту. Я же набираюсь смелости, и перешагиваю порог. Высокая статная женщина стоит возле стола, на ней белоснежный костюм, который носят самые достойные: военные, работающие внутри периметра и занимающие высшие посты.

Вообще, меня, как художника-любителя, всегда поражал выбор цветов одежды в нашем городе.

В школе мы даже разучивали стишок, чтоб запомнить эти цвета:

«Бело-серебряный клинок – военных навыков урок,

Чтобы постичь ученые умы – купи ты синьи лоскуты,

Перенести в блокнот рассвет – проводит кистью желтый цвет,

А если рана вдруг открылась – по платью зеленью разлилась.

Без школы жить совсем никак – надень коричневый пиджак,

Услугу людям предлагай, да черный цвет ты надевай.

Такая хитрости наука, ведь без цветов по жизни скука.»

— Анна? — удивленно спросила самая близкая для меня женщина.

— Мама... Она, госпожа Брук, права, я некондиция, — горько выкрикнула я, мой голос прозвучал таким жалким, что мне стало неловко и стыдно. — Можно я перейду в другую школу? — пискнула я.

— Не смей! — холодно выдавила она — Не смей даже думать об этом!

— Но я...

— Ты не будешь позорить мое имя недостойной профессией! Ты пойдёшь по моим стопам, — ее взгляд мог бы заморозить пустыню, но перед ней была лишь я, недостойная своей матери дочь. Это понимала она и чувствовала я. В глазах встали предательские слёзы, мне было больно, хотелось кричать, кататься по полу в истерике, но я лишь прошептала непослушными губами:

— Да, мама.

— Придёт день, и ты будешь благодарна мне за этот выбор, — холодно сказала она. Но я знала, что никогда не смогу быть благодарна за то, что она обрезала мне крылья, не давая стать тем, кем я мечтала.

— Я могу идти? — бесцветным голосом поинтересовалась я.

— Да. Но прежде выкинь из головы все глупости, скоро ты поступишь в военную академию.

Осознание того, что меня ждет, разлилось по венам ядовитым страхом. На негнущихся ногах я покинула комнату, оставляя своё детство и мечты в кабинете матери.

Хотела когда-то летать, чтоб крылья были как шёлк.

Как многое можно сломать единственным словом «долг».

Как многое можно разбить, пройдя с надеждою мимо.

Вместо крыльев теперь кандалы, а номер заменил моё имя.

Debora Hallywell

Белые стены, белые потолки, цвет стерильности, почему белый? Кажется, начинаю ненавидеть белый.

Я стою, привалившись к стене в укромном закутке, недалеко от кабинета, в котором скоро начнётся моя самая первая лекция.  Мне 14 лет, и я новоиспеченная студентка военной академии.

Злые, презрительные и завистливые взгляды сопровождают меня беспрестанно от момента поступления. Дело в том, что поступить сюда очень сложно, из всех учащихся общеобразовательной школы с военным уклоном поступает лишь треть. Треть лучших и я — Седьмая.

Я не преувеличиваю, когда говорю, что поступить сюда довольно трудно. Вступительные испытания состоят из трех этапов: первый – письменное тестирование, которое проверяет, насколько хорошо ты учился в школе; второй – личное собеседование с одним из инструкторов Академии, которые проверяли, насколько сильно твое желание учиться там, и, наконец, третий – показательные бои между поступающими. Не нужно говорить о том, что я благополучно провалила все три испытания, но меня все равно зачислили. От этого ненависть ко мне только усиливалась с каждым днем.

При зачислении в академию, каждой учащейся выдается личный номер, и на весь период обучения запрещается пользоваться своим именем, есть только номер, обязанности и долг.

По коридору раздались шаги и девичьи голоса, я посмотрела в их сторону, к кабинету подошли три девушки, две коротко стриженые высокие блондинки, опасные и грациозные,  третья же была выше их почти на целую голову, жгучая брюнетка с вьющимися волосами и внимательными, ледяными глазами, словно не человек, а робот, говоривший слова:

— Ее пропихнули по блату, если бы не ее мамаша, мыть ей полы! Вы ее видели?

Девушки отрицательно замотали головами, а я задержала дыхание, спина покрылась липким потом: они явно говорили обо мне.

— Получается она заняла чьё-то место, того, кто был достоин! — возмущённо сказала одна из блондинок. Девушки закивали в знак согласия.

— Она страшная, мелкая и тощая, — продолжила брюнетка. — И пусть лучше она мне не попадается, а уж если попадётся — я с радостью пересчитаю ее рёбра, — засмеялась она.

— Ты в своём уме, да ее мать тебя в порошок сотрёт, — выдала блондинка.

— А если это будет спарринг? — довольно протянула брюнетка, и все трое засмеялись, заходя в аудиторию.

А я пыталась унять своё бешено стучавшее сердце.  В этот момент мне стало понятно, что мне, чтобы тут выжить, необходимо научиться постоять за себя. И как бы грустно мне ни было, я отлично понимала,  что невольно заняла чьё-то место. Чей-то пропуск в лучшую жизнь. Пропуск, от которого я с радостью бы отказалась.

***

Перебираясь из аудитории в аудиторию на разные занятия, я благодарила мироздание, что в ближайшие два дня в расписании не было дисциплин с физической подготовкой. Пока нас лишь вводили в курс дела и инструктировали, а ещё читали лекции о том, как нам повезло здесь учиться и какие обширные возможности нас ждут после окончания академии.

Волей-неволей, перед глазами раз за разом возникал образ матери, которая повторяла мне те же самые слова, которые сейчас мне говорили преподаватели. Слово в слово. Они что, проходят специальную подготовку по промыванию мозгов?

Должна признать, что один огромный жирный плюс все же был. Кадетам разрешалось покидать стены периметра, только им и военным позволялось пересекать эту черту и видеть настоящий мир за каменными стенами, очертившими весь периметр Шайна. Мои руки покрывались мурашками только от одной мысли, что я своими глазами смогу увидеть природу за стеной. Много разных рассказов и легенд ходило в начальной школе о красоте дикой природы, и я с жадностью их впитывала. Рассказывали, что там есть горы, деревья-великаны и огромные воды под названием океан. Но он был на границе Иных. Так что об океане можно было только мечтать.

***

Два дня пролетели незаметно, третий же день начался двумя учебными парами по единоборству. Переодевшись в спортивную форму, я направилась в зал для занятий. Там уже толпились мои однокурсницы. Я к ним даже не подходила, еще в начале учебы мне стало ясно, что я снова изгой. На лекциях вокруг места, где я сидела, образовывалась зона отчуждения, никто не желал сидеть рядом со мной. Для меня это было не впервой, я привыкла к подобному обращению в школе. Отличалось лишь то, что в школе в открытую никто не смотрел, все шептались и гадили за спинами. Тут же смотрели с презрением прямо в глаза. И вот сейчас стоило мне войти в зал, как на меня уставились десятки колючих, словно лезвия, глаз. А великанша-брюнетка – Девять, теперь я знала ее номер, недобро усмехнулась и провела ребром ладони по горлу. Мне стало страшно, я понимала, что, если назначат спарринг, я не выстою, она превосходила меня по физическим данным в несколько раз.

— Становись по росту! — прозвучал громкий и командный женский голос. Я обернулась на звук, в нескольких метрах от нас стояла высокая женщина спортивного телосложения, одетая в белоснежную спортивную форму. Видимо, это наш преподаватель по единоборству.

— Чего вылупились?! Минута, кто не успеет — будет наказан, – гаркнула она, и мы зашевелились, выстраиваясь в шеренгу. Нетрудно догадаться, что я оказалась в самом конце.

— Как вижу, соображать вы умеете, хоть и доходит до вас долго, — усмехнулась она. — Промедление равняется смерти! Запомните это, тупоголовые овцы! — прорычала она. — Я говорю, вы выполняете. Немедля! Все понятно?

Мы несмело кивнули.

— Вам понятно? — угрожающе спросила она.

— Да! — раздался хор из нестройных голосов.

— Отлично, разговаривать тоже умеют. Ко мне обращаться: капитан Шеп, но лучше не обращаться, тем более с тупыми вопросами. Сегодня я хочу посмотреть, кто на что способен. Поэтому проведем быстрые пятиминутные спарринги.

Мои руки заледенели от того, как быстро случилось то, чего я боялась.

— Так, пойдем по номерам: Первая со Второй, Третья с Четвертой, Пятая с Шестой, Седьмая с Восьмой...

— Восьмой нет, — выкрикнула Девятая.

— Где она? — спросила капитан Шеп.

— У нее освобождение на пару дней по состоянию здоровья, — проинформировала Девятая.

— Понятно, так, значит...Седьмая с Девятой, ну и так далее...

Девятая довольно оскалилась, глядя на меня, и в ее взгляде я увидела бесконечное обещание расплаты. Моё дыхание сбилось, пульс стал частым. Успокоиться, надо успокоиться. Я и раньше вставала в пару с теми, кто превосходил меня физически, и умела драться, пусть не так хорошо, как другие, но все же годы, проведенные в школе с военным уклоном, не проходят зря. Мне нужно продержаться всего пять минут и не быть смертельно покалеченной.

Спарринги проходили быстро и достаточно жестко, каждая ученица старалась показать себя с лучшей стороны перед капитаном Шеп. Серьезных повреждений не было, первые пары отделались неприятными синяками и царапинами. Преподаватель вовремя останавливала, не давая причинить девушкам серьезный урон друг другу.

— Семь, Девять, ваша очередь, — поставила в известность капитан Шеп.

Я глубоко вздохнула и направилась к месту проведения спарринга.

— Все будет хорошо, — твердила я про себя слова словно мантру. — Препод не даст причинить мне серьезные травмы, это просто показательное сражение.

Мы встали друг напротив друга и поприветствовали противника кивком. На лице девятой была ехидная улыбка, и у меня возникло дикое желание стереть ее, доказать, что я хоть чего-то стою.

—Начали! — командно выкрикнула Шеп.

И в сторону моей челюсти полетел огромный кулак. Я каким-то чудом увернулась, но пропустила удар второй руки и получила по уху, в голове зазвенело. Злость коварным ядом разлилась по венам, во мне словно щелкнул переключатель, и я со всей силы стала молотить Девятую, не обращая внимания на оборону и получая жесткие оплеухи по голове и лицу, телу. Не знаю, в какой момент я вцепилась в ее короткие волосы и с силой стала их выдирать одной рукой, а второй рукой, что было силы съездила по носу. В ответ получила сильный удар в глаз и отлетела, радовало лишь то, что в руках остался клок черных волос.

— Хватит! —рявкнула преподаватель. —Позорище! И кто только учил вас  драться? Тупые курицы. Стыд и позор. Убрались отсюда в медпункт, —  приказала Шеп и, отвернувшись от нас, выкрикнула:

— Десять, Одиннадцать, вы следующие.

Я встала с пола и пошла к выходу. Лицо нещадно горело, голова болела. Позади меня шла Девятая. Когда мы вышли за дверь спортзала, она злобно выплюнула:

— Шлюха!

Я остановилась, сжимая кулаки.

Моя любовь к книгам сыграла со мной злую шутку: я сразу вспомнила все картинки и описания, которые шли к этому слову. Не слишком лицеприятные.

— Повтори, что ты сказала? — злобно прошипела я, не до конца понимая, правильно ли услышала слово, которым она меня назвала.

— Ты станешь мерзкой шлюхой для Иных, потому что ни на что другое попросту не пригодна.

Мои глаза налились кровью. Меня оскорбляли по-разному, и, наверное, я уже привыкла, но это мерзкое слово, не имеющее ничего общего со мной, привело меня в бешенство. Я, не думая о последствиях, ринулась в бой. Снова вцепилась в ее чёрные волосы, а второй рукой отвешивала звонкие оплеухи, Девятая же на несколько секунд растерялась, а потом начала хлестать меня по лицу. Но я не чувствовала боли, лишь ярость и желание проучить эту выскочку, словно вся злость, копившаяся во мне годами, нашла свой выход наружу. Опомнилась лишь, когда нас растащили в разные стороны.

— Да она больная!  — выкрикнула опешившая брюнетка, а я самодовольно улыбнулась, созерцая ее покрасневшее и чуть припухшее лицо.